Лорен Грэхэм

Сможет ли Россия конкурировать? История инноваций в царской, советской и современной России

Lonely Ideas: Can Russia Compete?

Издано с разрешения агентства Александра Корженевского и Massachusetts Institute of Technology acting through The Mit Press

© Loren Graham, 2013

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс»

Эту книгу хорошо дополняют:

Компании, которые изменили мир

Джонатан Мэнтл

Сколково: принуждение к чуду

Олег Рашидов

Новый цифровой мир

Эрик Шмидт

Посвящается Пэт и Мэг в благодарность за любовь и поддержку

Введение

Русские, особенно это было характерно в эпоху Советского Союза, часто утверждают, что именно они изобрели многие из наиболее важных технологий современной цивилизации: паровой двигатель, лампочку накаливания, радио, аэроплан, транзистор, лазер, электронную вычислительную машину и многие другие устройства и аппараты. На Западе к этим заявлениям относятся скептически.

Мои исследования российских источников дали удивительные результаты. Русские действительно построили первый в континентальной Европе паровоз и первый в мире тепловоз. Они действительно первыми осветили улицы крупных городов посредством электричества. Они действительно начали передавать радиоволны до Гульельмо Маркони. Они действительно построили первый многомоторный пассажирский самолет, и сделали это всего спустя несколько лет после первого полета братьев Райт. Они действительно первыми вывели новый вид растений способом полиплоидизации. Они действительно были пионерами в области разработки транзисторов и диодов. Они действительно первыми опубликовали работу о принципах действия лазера, на десятилетия опередив всех остальных. И они действительно создали первую в Европе электронную вычислительную машину. Хотя утверждение, что они «изобрели» все эти устройства, не вполне корректно, совершенно очевидно: русских с полным правом можно назвать пионерами в области разработки этих технологий.

Встает важный вопрос: если русские были первопроходцами в этих сферах, то почему же современная Россия остается таким слабым игроком на мировом рынке технологий? Экономика страны в значительной степени зависит от экспорта нефти, газа. За исключением производителей вооружений, космических аппаратов, а также пары компаний – разработчиков программного обеспечения, практически невозможно назвать высокотехнологичную компанию российского происхождения, способную конкурировать на мировом уровне. В долларовом эквиваленте маленькая Швейцария ежегодно экспортирует в три или четыре раза больше высоких технологий, чем Россия. Поиск ответа на этот вопрос навел меня на размышления об одиноких идеях. Почти триста лет Россия рождает блестящие технические решения. И не получает от них никакой выгоды.

Русские – люди необычайно творческие, и это наглядно подтверждают их достижения в музыке, литературе, математике, фундаментальных науках. Русские оказывали и продолжают оказывать значительное влияние на мир искусства, интеллектуальную сферу. Образованным людям в Америке, других странах нет нужды объяснять, кто такие Чайковский, Толстой или Достоевский. Аналогично представителям научного сообщества нет необходимости напоминать о Лобачевском, Менделееве, Колмогорове или Ландау. Музыка, литература, математика, фундаментальные науки в основном относятся к областям интеллектуальной деятельности, успешным до тех пор, пока люди, которые ими занимаются, имеют возможность получить хорошее образование и финансовую поддержку, необходимую для работы в этих областях. В таких сферах деятельности русские обычно преуспевают.

Однако технологии – это совсем другая история. Здесь начинается реальная деятельность, когда интеллектуальное творчество взаимодействует с обществом в целом. Это необходимый и сложный процесс, именно общество определяет успех технологических проектов, возможно, даже того не осознавая. Успех конкретной технологии, который обычно означает получение прибыли в условиях конкурентного рынка, происходит за стенами исследовательских лабораторий, в социальной и экономической общественной среде. Преуспеть в этом русским не удается. Где российские Томас Эдисон, Билл Гейтс или Стив Джобс? Они были и есть, но вы никогда о них не слышали, потому что эти люди потерпели крах, когда попытались коммерциализировать свои изобретения в России.

Уолтер Айзексон в своей биографии Стива Джобса отмечает: «В хронике инноваций новые идеи – это лишь часть уравнения. Не менее важна и их практическая реализация»{1}. Айзексон, безусловно, прав. Но его замечание не совсем полное, поскольку он имеет в виду общество, в котором качественная реализация идеи одним отдельным человеком может сыграть важную роль. В России же в силу сложных условий ведения бизнеса даже отличное исполнение идеи не может служить гарантией успеха.

Существует обширная литература по вопросу, в чем заключается разница между инновацией и изобретением. Эта разница и поможет нам понять суть проблемы, с которой сталкивается Россия в области технологий{2}. Если рассматривать «изобретение» как простую разработку новых устройств или процессов, то русских можно назвать хорошими изобретателями. Если же в определение понятия «изобретение» включить и практическую реализацию новых идей, то мы будем вынуждены заключить, что русские никудышные инноваторы.

Для достижения успеха человеку, который развивает идею, имеющую коммерческий потенциал, необходимо наличие ряда поддерживающих факторов: экономических, юридических, организационных, политических. Общество должно ценить такие качества, как способность к изобретению и практичность. Экономическая система должна обеспечивать инвестиционные возможности. Законодательная система – защищать интеллектуальную собственность и вознаграждать изобретателей. А политическая система должна не бояться технологических инноваций, успешных предпринимателей, а продвигать их. Необходимо снизить административные барьеры, обуздать коррупцию. Насколько сложно бывает воплотить все это в жизнь, показывает история России и ее современная действительность.

Кривая развития технологий на Западе представляет собой плавно восходящую линию с периодами стагнации, соответствующими экономическому подъему стран в Азии и других частях света. В Китае эта кривая похожа на гигантскую букву U, отражающую расцвет, имевший место много веков назад, который сменился застоем в эпоху западного империализма, и относительно недавним резким подъемом. Российская же траектория за последние триста лет представляет собой зигзагообразную линию с резкими подъемами и спадами, по мере того как прогресс сменялся моральным устареванием и вновь новым прогрессом. Я вижу в этой хаотичной траектории отражение «скачкообразной» российской модели технологического развития. В настоящий момент российская техническая мысль в своем порывистом движении находится на этапе застоя и страна опирается на сырьевой сектор.

Когда в последний раз вы заходили в магазин электроники или бытовой техники, выбирали устройство или какой-то необходимый вам товар с надписью: «Сделано в России»? Не вспомните. А сколько раз вы слышали великолепное музыкальное произведение или читали потрясающий роман и обнаруживали, что их автор – русский? Довольно часто. И эта ситуация сложилась не вчера, она возникла столетия назад. В этом отношении русские технологии очень отличаются от русского искусства и русской интеллектуальной мысли.

Эта книга представляет собой попытку объяснить этот любопытный факт. В ее основу легло не только изучение соответствующих источников, но и опыт многолетнего проживания в России, посещение десятков российских университетов, научно-исследовательских институтов, промышленных предприятий, общение с тысячами российских ученых и технических специалистов.

Почему после трех столетий попыток Россия так и не смогла модернизироваться?

Начальный этап развития военной промышленности: первые успехи и последующий спад

Российская модель технологической модернизации в формате резких взлетов и последующей стагнации сформировалась очень давно – еще в XVII веке. Российские правители жаждали получить мощные виды вооружений, которые позволили бы вести успешные военные действия. Они часто приглашали на работу иностранных специалистов, строивших им заводы по последним стандартам того времени. Правители надеялись, что военный потенциал сохранится и в последующие годы, после отъезда иностранных специалистов. Но их часто ожидало разочарование, и причиной его было не то, что у самих русских отсутствовали технические способности. Напротив, как часто отмечали западные наблюдатели, с древних времен на Руси были отменные оружейники. Проблема заключалась в том, что условия, в которых действовали русские оружейные заводы, постепенно сказывались на качестве производимой ими продукции. Это явление было не уникальным для России, что подтверждает приведенный далее пример крупных американских государственных оружейных предприятий в Спрингфилде и Харперс-Ферри, где последствия рабства и отставания в социальном развитии вылились в снижение объемов производства. В российском контексте улучшения на оружейных заводах, как, например, в Туле, могли произойти только после того, как царь своим распоряжением запускал новый виток модернизации, а не благодаря смене руководства завода, как это делало американское правительство, стремившееся поддерживать прогрессивные предприятия.

10:15 pm - Лорен Грэхэм "Lonely ideas. Can Russia Compete?"

"В начале июня 2014 г . в Москве серию лекций прочитал Лорен Грэхэм, заслуженный профессор в отставке Гарвардского университета и Массачусетского технологического института (MIT). Инженер по образованию, работавший в химической компании, Лорен Грэхэм увлекся историей науки и технологий. В начале 1960-х он участвовал в советско-американской программе обмена учеными. По его собственным словам, он встречался с Юрием Гагариным после полета в космос; среди его знакомых - видные деятели отечественной науки. Грэхэм много лет работал в архивах, его исследования истории советской и российской науки переведены на несколько языков. В феврале его книгу "Lonely ideas. Can Russia Compete?" (в русском переводе "Сможет ли Россия конкурировать? История инноваций в царской, советской и современной России") выпустило издательство "Манн, Иванов и Фербер".

Краткое содержание книги укладывается в следующий вопрос: если вы такие умные, почему не зарабатываете на этом? В течение почти 300 лет (автор ведет повествование со времен Петра I) в России рождаются блестящие технические идеи, однако страну трудно причислить к мировым технологическим лидерам. В Европе и США разработка считается успешной в том случае, если она стала основой для доходного бизнеса. Не так у нас. В России интеллектуальное превосходство сочетается с технологической слабостью, как ни в какой другой стране мира. Почему российская наука сильна в фундаментальной и слаба в прикладной области? Что этому мешает и где выход?

Грэхэм собрал галерею блестящих российских изобретателей и с несомненной симпатией описывает их истории. Магистральный тепловоз, лампочка, радиоприемник, многомоторный пассажирский самолет, лазер - не сказать чтобы русские изобрели все эти устройства, отмечает Грэхэм, но их с полным правом можно назвать пионерами в этих областях. При этом их имена практически никому не знакомы. Демонстрируя архивные фотографии, на лекциях Грэхэм не раз обращался к аудитории с вопросом, знает ли кто-то из присутствующих изображенных на них людей? Надо признать, что лица Александра Лодыгина, Павла Яблочкова, Юрия Ломоносова, Олега Лосева и других изобретателей неизвестны публике. Между тем в ряде случаев российские инженеры и ученые опередили своих иностранных коллег - не только предложив новую идею, но и продемонстрировав работающий лабораторный образец, а то и запустив серийное производство. Однако, констатирует Грэхэм, это не привело к тому, что Россия заняла лидирующую позицию в, например, электротехнике или лазерной промышленности.

Так, Париж получил свое название "город света" после 1877 года, когда его авеню были освещены лампами Павла Яблочкова. Эта история вдохновила Томаса Эдисона, и он начал исследования в этой области. В 1878 году он ознакомился с лампой накаливания, созданной Александром Лодыгиным с использованием вольфрамовой нити, - до того как завершил собственные работы. Между тем весь мир слышал про лампочку Эдисона, и образованная при его непосредственном участии General Electric Company ныне является признанным мировым лидером в электротехнике.

Что же касается Яблочкова и Лодыгина , то они не приобрели на родине ни общественного признания, ни богатства, а последний и вовсе предпочел эмигрировать в 1917 году. То же решение принял и авиаконструктор Игорь Сикорский. Его многомоторный самолет с 16 пассажирами на борту совершил перелет Москва-Киев в 1913 году. Сикорский мечтал о создании коммерческой авиации в новой России, но не нашел поддержки у советского правительства, как не нашел ее и у Николая II. Демонстрируя снимок, запечатлевший, как царь осматривает самолет, Грэхэм обращает внимание на шпоры на его сапогах: "Царь приехал верхом, это встреча двух эпох - лошадь и самолет!" Встреча была мимолетной. Царь уехал с летного поля на лошади, Сикорский после революции эмигрировал, а в Стране Советов принялись развивать авиацию, ориентированную на мировые рекорды: по полетам на дальность, на самой большой скорости и на самой большой высоте. Самый большой самолет "Максим Горький" впечатлял своими размерами, но был непригоден ни для чего иного, кроме как для участия в демонстрациях на Красной площади.

Собрав десятки таких историй, завершившихся коммерческой неудачей или даже забвением технологии, Грэхэм делает вывод: это не случайность, а дурная закономерность. По его мнению, есть системные факторы, мешающие в России массовому внедрению инноваций.

Что мешает инновациям в России

Грэхэм прямо говорит о том, что Россия богата талантами. И если "на поверхности" находится не один десяток историй о гениях, совершивших открытия в разных областях, то какими цифрами могли бы измеряться инновации, если бы среда благоприятствовала развитию наук и свободному предпринимательству? Разница между Россией и западными странами не в том, сколько в них одаренных ученых, а в редкости реализации их идей. Успех инновации, отмечает Грэхэм, включает практическое применение: "Русские хорошие изобретатели, но плохие инноваторы".

Почему так происходит? Ответ кроется в английском названии книги (Lonely ideas) - идеи одиноки. Они не жизнеспособны без поддержки за стенами лаборатории, где были рождены. Но российское общество и государство не нацелены на их поддержку. Напротив, по мнению Лорена Грэхэма, все складывается так, что среда, или общественные институты, враждебна. Тут автор не делает открытия. "Фундаментальной причиной различий в уровне развития является различие в институтах", - утверждает нобелевский лауреат по экономике Дуглас Норт.

Столетиями бизнес и коммерциализация идей считались в России делом, недостойным интеллигентного человека, а практичность - скорее отрицательной характеристикой.

Политический режим в России , который Грэхэм коротко определяет в течение всех рассматриваемых трехсот лет как авторитаризм, никогда не способствовал свободному развитию науки и предпринимательства. Власти страны во все времена были более заинтересованы в мегапроектах, способных произвести впечатление (от строительства Петербурга на болоте до космической программы) и усилить военную мощь, чем в технологиях, ориентированных на гражданское общество. Талантливые люди, в биографии которых был малейший намек на нелояльность, - если они имели дворянское происхождение, живя в СССР; или занялись коммерческой деятельностью во времена нэпа; или были связаны с революционерами и оппозицией - во все времена "зажимались" и подвергались репрессиям.

Характерно, что, рассказывая о бесспорных успехах России в сфере программного обеспечения (одно из трех успешных направлений наряду с космической отраслью и атомной энергетикой), Грэхэм объясняет их тем, что софт нематериален, а для его создания не требуется ничего, кроме головы и компьютера. Деятельность разработчиков долгое время оставалась вне поля зрения государства, ИТ-компании формировались в постсоветское время сразу по законам глобального рынка - и многие из них преуспели.

Среди других негативных социальных факторов существенную роль играет отсутствие географической мобильности внутри страны - прописка и регистрация. Кремниевая долина возникла в Калифорнии не потому, что американское правительство указало талантливым предпринимателям, где им обосноваться, а потому, что они сами выбрали это место как оптимальное с точки зрения удобства создания бизнеса. В России закрытые города, где велись передовые исследования, или промышленные центры (такие как Пермь или Магнитогорск) создавались по указке сверху.

Правовая незащищенность изобретателей (в частности, отсутствие должной патентной защиты) также, по мнению Грэхэма, оказывает негативное влияние на развитие и коммерциализацию технологий. Правовая система уязвима и запутана. Госслужащие, профессора, предприниматели - все с легкостью нарушают правила и формально могут стать ответчиками в суде. Однако судебная система действует избирательно, и, чтобы не оказаться под ее прицелом, люди предпочитают не рисковать. При этом в экономике стимулы к инновациям сохраняются достаточно слабые.

Российские контраргументы

Книга Грэхэма была встречена неоднозначно . Журнал Forbes призвал не ждать от монографии исследовательской глубины. Журнал Nature опубликовал рецензию сотрудников НИУ ВШЭ Леонида Гохберга и Дирка Майснера. Рецензенты признают рассуждения Грэхэма о развитии технологий, в особенности о генетике, интересными, но некоторые выводы называют странными. Например, Грэхэм объясняет скромные успехи "Суперджета" при выходе на международный рынок региональных пассажирских самолетов, в частности, ударом по репутации из-за авиакатастрофы, произошедшей в мае 2012 г. Однако, как указывают рецензенты, известно, что крушение произошло из-за ошибки пилота, а не из-за системных проблем, как это описано в книге.

Неразвитость патентной системы как одна из причин технологической отсталости РФ также вызывает определенные сомнения. Эксперты указывают, что для стран с догоняющей экономикой, как Россия, предпочтительнее более свободный режим доступа к интеллектуальной собственности.

Сторонники и противники патентной защиты опираются на один и тот же посыл: изобретатель (компания или разработчик) будет охотнее инвестировать в финансовые и интеллектуальные ресурсы, если будет уверен, что сможет воспользоваться результатом и получить от него доход. На деле верно и обратное: небольшие инвесторы и компании не готовы вкладываться в R&D, опасаясь столкновения с крупными корпорациями, обладающими большим пулом "спящих" патентов; жесткий режим патентной охраны, тем самым, может замедлять развитие рынка и технологий. В итоге патентование служит сохранению статус-кво: крупные компании, имеющие свою долю рынка, сохраняют ее; не возникает стимулов для создания новых технологических компаний и новых бизнесов. При этом относительно свободное воспроизводство технологий может способствовать экономическому развитию страны, как мы видим на примере Китая.

Неупущенные возможности
Грэхэм признался, что закончил писать Lonely ideas два года назад, и тогда был более оптимистичен, чем сейчас. Однако и сейчас, по мнению профессора, Россия может освободиться из ловушки, в которой сама оказалась. Автор видит две возможности: либо "просто стать европейской страной", сформировав традиционные для Европы общественные институты, либо начать путь медленных преобразований.

Многое для развития и внедрения инноваций уже делается, отмечает Грэхэм. Меняется отношение к технологическому предпринимательству; объявлен приоритет высокотехнологичных проектов; делаются частные венчурные инвестиции; создаются новые фонды, исследовательские университеты и институты развития, среди которых профессор особо выделяет Роснано и Сколково. Однако в этой деятельности Грэхэм видит тот же недостаток, который преследовал российское государство на протяжении трехсот лет: "Российские лидеры концентрируются на развитии новых технологий, а не на реформировании общества таким образом, чтобы передовые технологии могли развиваться и поддерживаться в нем самостоятельно". Между тем "наиболее обещающим трендом в развитии высоких технологий в России сегодня является не Сколково и не Роснано <…> нет, наиболее сильным стимулом для развития российских технологий сегодня являются, как это ни странно, протестные демонстрации, волна которых прокатилась в последнее время по улицам Москвы и других городов".

Когда Грэхэма спрашивают о том, с чего, по его мнению, России стоит начать модернизацию, он отвечает: с институциональных изменений. Они подразумевают реформу суда, в котором каждый мог бы рассчитывать на справедливое законное решение своего дела, более уважительное отношение к частной собственности. Кроме того, немаловажно воспитание уважения в обществе к людям, способным своей головой, результатами своего интеллектуального труда достичь благосостояния. Собственно, этой цели - популяризации впечатляющих интеллектуальных достижений российских инженеров и изобретателей - и служит книга Лорена Грэхэма."

Comments:

Я думаю, что бардак в России поддерживается специально, это элемент национальной безопасности. И от этого все остальные издержки.
Демократия требует внедрения в обращение неких стандартных бизнес-технологий. Как только они выстроены, к этой новой системе легко подключиться извне и начать диктовать свои условия, особенно если реципиент намного превосходит донора по массогабаритным характеристикам.

Американский профессор Массачусетского технологического института Лорэн Грэхэм рассказал на Петербургском международном экономическом форуме, чего не хватает России, чтобы начать зарабатывать на своих инновационных идеях.

Сам Грэхэм является ведущим зарубежным ученым в области истории советской и российской науки. Он был участником одной из первых программ обмена учеными между СССР и США. Он регулярно посещает Россию, периодически живет и работает здесь.

На ПМЭФ Герман Грев задал Грэхэму вопрос о том, «сможет ли Россия конкурировать». На что Лорен Грэхэм ответил:

«Почему у России такие огромные, такие творческие научные сотрудники? Почему с таким количеством ученых Россия не может извлечь экономическую выгоду из продуктов, из результатов этих исследований. На мой взгляд, ключ к ответу на этот вопрос лежит в том, какая разница содержится между изобретением и инновацией. Эта разница есть. Для того чтобы изобрести что-то на рабочем столе в лаборатории, что работает, хоть раньше и не работало, у вас есть какой-то процесс в компьютере. Он работает, и ничего похожего раньше не было. Мы вас поздравляем, если вы смогли это сделать, вы – изобретатель. Однако инноватор – это гораздо больше. Инновационность – означает взять этот продукт или процесс и сделать его коммерчески успешным. Причем успешным не только для вас, но и для общества, в которое вы его внедрили.

Противоречие и странность состоит в том, что у русских изумительно получается изобретать и очень плохо получается заниматься инновациями. Позвольте привести несколько примеров.

Русским ученым принадлежат две нобелевские премии для разработки в области лазерных технологий, но сейчас нет ни одной российской компании, которая занимала бы хоть сколько-нибудь значительное место на рынке лазерных продуктов и технологий. Электрические лампочки в России изобрели до Томаса Эдисона. По сути, Томас Эдисон вообще у Яблочкова, у русского ученого позаимствовал эту идею. Но затем американские компании захватили этот рынок. И никакая российская компания с ними не стала конкурировать. Попов – русский ученый передавал информацию по радиоволнам до Маркони, но сегодня у России нет сколько-нибудь заметных успехов на рынке радиоэлектроники на международном рынке. Россия первой запустила искусственный спутник Земли, но сегодня у России менее 1% международного рынка телекоммуникаций. Россия первой создала руками Сергея Лебедева электронный цифровой компьютер в Европе, но кто покупает российские компьютеры сегодня? И вот вам еще один пример – он вообще малоизвестен: нефтяная индустрия в последние годы пережила революцию технологий гидроразрыва пласта. Практически никто не помнит, что этот процесс изобрели русские. Я вам могу показать научные статьи начала 50-х годов, где они абсолютно на 100% нарисовали процесс гидроразрыва нефтяного пласта. С этой технологией никто ничего не сделал. Я могу этот список продолжать и продолжать.

Почему? Это исключительно важный вопрос. Почему у русских так хорошо получается разрабатывать научные технологические идеи и так плохо получается извлекать из них экономическую выгоду. Ответ кроется не в отсутствии талантов или ни в отсутствии способностей у российских инженеров и ученых. Отнюдь! Это очень хорошие профессионалы. Ответ кроется в том, что России не удавалось выстроить общество, где блестящие достижения граждан могли бы находить выход в экономическом развитии. Все руководители России со времен царизма до нынешних времен полагали, что ответ на проблемы модернизации – сама технология. Все считали, что ответ именно в технологиях, а не в социо-экономической среде, которая способствует развитию и коммерциализации технологий. Идеи как таковые – этого мало.

Моя книга называется «Одинокие идеи». Под «одинокими идеями» я понимаю идеи, которые никто не разрабатывает, а у России очень хорошо получается изобретать, но не разрабатывать. Это непонимание очень четко мне было продемонстрировано несколько лет назад, когда я приехал в Россию с руководителями, с ведущими учеными из Массачусетского института технологий, и Герман Оскарович участвовал в этой поездке. Не Герман Оскарович сам, но многие другие россияне спрашивали, как им сравняться с MIT в разработке следующей большой сенсационной научной вещи, но сами ученые MIT говорили, что ключ к успеху их института не просто в культуре MIT, но в культуре Бостона и США в целом.

Что это за элементы культуры такие, которые позволяют идеям разрабатываться и вливаться в коммерчески успешные предприятия? Демократическая форма правления; свободный рынок, где инвесторам нужны новые технологии; защита интеллектуальной собственности; контроль над коррупцией и преступностью; правовая система, где обвиняемый имеет шанс оправдаться и доказать свою невиновность. Культура эта позволяет критические высказывания, допускает независимость, в ней можно потерпеть неудачу, чтобы еще раз попытаться – вот некоторые из неосязаемых характеристик инновационного общества. Но русские, с которыми мы говорили, особенно в институтах и университетах, не понимали эти моменты. И они продолжали задавать конкретные вопросы по конкретным технологиям: нанотехнологии, информационные технологии, трехмерная печать. Они спрашивали: «А как конкретная технология может принести успех?». И, наконец, уставший от этих вопросов ректор MIT господин Райф повернулся к своему российскому визави и сказал: «Вам нужно молоко без коровы».

В настоящий момент руководители России пытаются провести модернизацию, но, к сожалению, в русле своих предшественников (царей и советских руководителей) они пытаются отделить технологию от социо-политических систем. Они говорят, что они поддерживают «Сколково», этот амбициозный и дорогой клон силиконовой долины рядом с Москвой, но в то же время я должен сказать это, простите, они запрещают демонстрации, они подавляют политических оппонентов и предпринимателей, у которых скопилось достаточно власти, чтобы бросить им вызов. Они перекашивают правовую систему в своих целях, они подписывают законы, которые обвиняют русских, которые сотрудничают в научных разработках с другими и они поддерживают авторитарные режимы. Такого рода политика не может привести к развитию общества, где процветают рисковые предприниматели и инноваторы. Такая политика может привести только к возникновению общества, где люди втягивают голову в плечи, опасаясь быть наказанными.

Модернизация, к сожалению, означает для них получение новых технологий при отказе от экономических и прочих принципов, которые эти технологии продвигают и доводят до успеха в других местах. Им нужно молоко без коровы. И до тех пор, пока остается эта политика, научный гений русских людей, которых я так уважаю, останется экономически нереализованным».

Профессор Лорен Грэхэм: "Покажите мне пример, где бы Россия получила большие выгоды из идей! Я не знаю таких примеров".
Фото Андрея Ваганова

Лорен Грэхэм - один из ведущих в мире специалистов в области изучения советской и российской науки и технологии. Профессор истории науки, заслуженный профессор в отставке Массачусетского технологического института (MIT) и Гарвардского университета (США). Этот его интерес к российской истории и культуре (технологической и научной истории и культуре в частности) – давнишний. В начале 1960-х годов он год стажировался в МГУ имени М.В.Ломоносова. Затем часто и подолгу работал в российских библиотеках и архивах – от Москвы и Санкт-Петербурга до Ростова-на-Дону и Томска.

Профессор Грэхэм – автор нескольких десятков книг и монографий. «Я написал свою первую книгу о российском естествознании в 1967 году», – подчеркивает он. До сих пор лучшей и незаменимой для специалистов остается его монография «Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе» (М.: Политиздат, 1991; американское издание – 1987). Не менее интересна и глубока относительно небольшая книга Грэхэма «Призрак казненного инженера: технология и падение Советского Союза» (СПб.: Европейский дом, 2000; американское издание – 1993).

Сейчас на столе у его литературного агента лежит рукопись книги, которая имеет предварительное название Lonely Ideas: Russian’s trap. Грэхэм работал над ней последние четыре-пять лет. Об этой книге, о взгляде американского профессора на историю развития науки и технологий в России с ответственным редактором «НГ-науки» Андреем ВАГАНОВЫМ беседует Лорен ГРЭХЭМ.

– Лорен, мне бы хотелось поговорить о будущей вашей книге – Lonely Ideas: Russian’s trap. По-русски это звучит очень интригующе: «Одинокие идеи: российский капкан». Насколько эта тематика – история естествознания в России – востребована в США?

– После исчезновения Советского Союза этот интерес уменьшается. Но я люблю русскую культуру, русское естествознание и, конечно, немного разочарован от этого спада интереса. Вообще, мне кажется, что в США интерес к России в целом, не только к российскому естествознанию, растет только тогда, когда Россия находится в кризисе или от нее исходит какая-то угроза. Мне кажется, это печально. Но общественное мнение и мое личное мнение не то же самое.

– Тем не менее вы представитель, эксперт, если угодно, этого общественного мнения. Я так понимаю, что название вашей будущей книги еще предварительное┘

– Да. Но книга уже почти закончена. Рукопись сейчас лежит на столе редактора. Но, возможно, понадобится еще два года, чтобы она появилась. И название книги на данный момент – «Одинокие идеи: российский капкан». Но я не буду удивлен, если оно изменится.

– Лично мне нравится нынешнее название. Оно интригует. Вторая часть его – «российский капкан» – какие-то ассоциации, предположения рождает сразу. А вот что значит «Одинокие идеи»? Что вы имели в виду?

– Как вы знаете, я историк. Но мне интересна и современная ситуация в России. Я член совета MIT и в этом качестве уже несколько раз приезжал сюда, чтобы подписать договор между Сколково и MIT (26 октября фонд «Сколково» и Массачусетский технологический институт подписали итоговое трехлетнее соглашение о сотрудничестве по программе создания Сколковского института науки и технологий. – «НГН»). Это очень по-современному. Так вот, моя книга начинается со времен Петра Великого и продолжается до наших дней. Последняя глава – чуть-чуть о Сколкове.

Во время холодной войны очень часто американцы слышали, что русские думают, что они изобрели почти все. Русские, мол, изобрели пароход (Грэхэм называет «пароходом» то, что мы привычно называем «паровоз». Однако название «пароход» применительно к железнодорожным локомотивам действительно встречалось в России чуть ли не весь XIX век. – «НГН»), радио, электрическое освещение, граммофон, диоды и даже компьютеры и так далее. Американцы над этим посмеивались. А я решил исследовать все эти эпизоды.

И я сам удивился, когда я осознал, что вопрос изобретения – это не самый важный вопрос. Самый важный – кто получил пользу от этих изобретений. Я узнал, что действительно русские ученые и изобретатели были очень активны во всех перечисленных выше случаях.

Может быть, они не изобрели пароход, но они сделали пароход очень рано – Черепановы, отец и сын. Был Александр Попов – радио; был Сергей Лебедев – компьютеры; был Игорь Сикорский – самолеты; Прохоров и Басов – лазер. И в каждом из этих случаев, повторяю, русские были очень активны.

Но если они были такими талантливыми изобретателями, почему сейчас в России технологии не очень развиты? Например, маленькая страна Швейцария: она каждый год продает в три раза больше хай-тека, чем Россия. И это причина, почему я назвал свою книгу «Одинокие идеи┘». Кажется, у русских очень хорошие идеи, но почти никакой пользы они от этого не получают. Spin off – отдачи нет никакой.

Вы знаете, что три человека получили Нобелевскую премию по физике за создание лазеров в 1964 году – двое русских и один американец: Прохоров, Басов и Таунс. Но то, что было после Нобелевской премии, даже интереснее. Что сделал Чарлз Таунс? Он взял патент и стал в итоге довольно богатым человеком. А что Прохоров и Басов сделали? Ни-че-го. Они работали в лабораториях, и ничего из этого не получилось...

– По советским меркам, они были весьма обеспеченные люди, и вполне их можно было назвать советской элитой. Собственно, они и были советской элитой.

– Согласен. Но какую пользу страна получила. Сейчас в мире на рынке нет ни одной русской фирмы, которая занималась бы лазерными технологиями и играла более или менее заметную роль. Доля мирового рынка лазерных технологий, приходящаяся на Россию сегодня, – 1%. Америка – почти 90%. Это значит, что, хотя русские ученые были пионерами по лазерам, Россия как страна получила очень-очень маленькую пользу от этого. Одинокие идеи – капкан России.

Я встречался с академиком Александром Прохоровым, беседовал с ним. Он сказал мне: да, я изобрел первый лазер и открыл «генеральный» закон физики – я нашел, что генералам в армии очень интересны лазеры. Я спросил его – а фирмы, коммерческие предприятия? Прохоров ответил, что с этой стороны почти никакого интереса не было.

– Кстати, та же самая история произошла с нашим недавним и ныне здравствующим нобелевским лауреатом Жоресом Алферовым. Он получил нобеля по физике за создание так называемых гетероструктур. Но действительно их технологическое применение начало развиваться бурно, прежде всего на Западе, а не в России.

– Это значит, по-моему, что лидеры России, от Петра Великого до современности, повторяют ту же самую ошибку. Они думают, что самое важное – заполучить технологии. Но это не самое важное. Самое важное – создать общество, в котором технологии могут развиваться. И проблема не в русской науке и технике – они очень хорошие, – проблемы в обществе, которое не может воспринять эти инновации и сделать на их основе что-то выгодное для себя самого.

– Читая и американскую, и российскую литературу по истории науки и естествознания, у меня складывается такое впечатление, что Америка, американцы – это страна экспериментаторов, прежде всего людей прикладной науки. Начиная с Томаса Альвы Эдисона, с выдающегося физика-экспериментатора Роберта Вуда┘ Российские же ученые все время, и сейчас тоже, предпочитают позиционировать себя как генераторы идей┘

– Это правильно.

– Но правильно ли, что русский научный истеблишмент пытается доказать, что Россия должна встроиться в мировое разделение труда именно как генератор идей? Мы, мол, будем выдавать идеи, мир нам за это будет платить деньги, и страна наша будет процветать.

– Это было бы здорово, если бы Россия получала выгоды от такого разделения труда. Но покажите мне пример, где бы Россия получила большие выгоды из идей! Я не знаю таких примеров.

– Автомат Калашникова┘

– Это хороший пример. Но от того, что в России был создан такой замечательный образец стрелкового оружия, ваша страна не получила почти никакой выгоды. Патента на этот автомат нет. Почти все эти «калаши», которые сейчас можно встретить везде – в Африке, в Азии, – сделаны без патента. Фактически это только незаконные копии. Ижевский завод, на котором был создан этот автомат, сейчас почти банкрот. Если бы был защищенный патент – это был бы очень богатый завод.

– Вы сказали, что в России идеи становятся одинокими, потому что целеполагание общества не настроено на восприятие этих идей┘

– Я думаю, что да, общество – это самое важное. И это самая большая проблема. Как только что мы с вами говорили – это зависит от менталитета. В том числе и от менталитета ученых. Возьмем для примера случай с изобретением радио.

Я исследовал эту тему очень внимательно. Я согласен, что Александр Попов изобрел радио до Маркони. Но кто был Попов? Очень добрый человек, типичный русский интеллигент. Он думал, что самое важное – создать идею. И что он сделал, после того как создал радио? Ни-че-го. А Маркони был крупным капиталистом, он знал, как получить выгоды из этой идеи, и стал очень богатым человеком┘

– И нобелевским лауреатом┘

– Да, да. И сегодня существуют фирмы, которые выросли из Маркони, если можно так сказать. А какие фирмы выросли из идеи Попова? В биографиях Попова, которые я изучал в России, отмечается, что Попов думал, что бизнес – это что-то грязное, а самое важное – одарить человечество идеей. И он сделал это. Но коммерческого эффекта от его идеи Россия тогда никакого не получила. Увы, но за пределами России Попов почти никому не известен.

Это большая ошибка – считать, что бизнес – это грязное дело. Но такой менталитет – это результат воздействия очень многих других общественных факторов на ученых: законодательство, социальная мобильность и прочее. Я заметил, например, что, если человек родился, скажем, в Томске, вероятно, он будет в Томске всю жизнь и строить свою карьеру.

– Хорошо. Мы обозначили главную, как вы считаете, причину технологического отставания России – менталитет здешних ученых, неготовность доводить свои идеи до технологического воплощения. Хотя сами эти идеи вполне исправно рождаются в головах русских ученых. А как вы относитесь к такой теории: все беды «одиноких идей» в России связаны с географией. Гигантская страна, в которой основные усилия – и физические, и умственные – ее населения и ученых в том числе уходят на то, чтобы физически выжить в этом климате и в этом пространстве. Может быть, кстати, более или менее хорошо в России идут изобретения, связанные именно с выживанием: оружие, специфическая деревянная архитектура и т.п.

– Конечно, это тоже фактор. Но в принципе можно создать среду, в которой технологии развиваются, и в небогатой стране. Япония – хороший пример. Там почти ничего нет, кроме людей. Умных людей. Они создали технологическую культуру.

– А не кажется ли вам, что, например, нанотехнологии – это не для русского менталитета? Для японского – подходит, а для русского – нет. У русских лучше получается большая техника, мегатехника.

– Я очень сомневаюсь, что русские ученые так думают. Может быть, общество, но не умные русские ученые. Они хорошо понимают, что на основе нанотехнологий можно строить очень много видов техники, которой никогда не существовало ранее, – новые аккумуляторы, солнечные батареи и прочее, и прочее. «Советские микрочипы – самые большие микрочипы в мире!» – это только шутка советских времен. Не более того.

Дело не в неловкости ваших ученых и инженеров. Дело в недостатках русского общества. Особенно в отсутствии условий для постоянного развития технологий.

– Насколько я понял, вы в своей книге как один из примеров распространения технологий приводите развитие сети железных дорог┘

– Да. Россия создала железную дорогу между Петербургом и Москвой еще до того, как была построена железная дорога между Чикаго и Нью-Йорком. В 1847 году один американский инженер, посетивший в Петербурге Александровский завод, не скрывал своего восторга: это, мол, самый лучший завод по производству паровозов в мире!

Но что случилось после того, как железная дорога между Петербургом и Москвой была построена? Ни-че-го. За 15 последующих лет почти не было построено никаких железных дорог. И именно в эти годы начинается бум железных дорог в Европе и Америке.

– В 1840 году в Соединенных Штатах Северной Америки было более 3 тысяч миль железных дорог. В Англии – 800 километров, в Российской империи – 27 километров┘

– Вот-вот. Можно сказать, что русские ученые и инженеры были пионерами в деле строительства железных дорог. Но дальнейшее развитие железных дорог в России было гораздо более медленное, чем в Европе и Америке.

– Но я спросил вас о железных дорогах, чтобы привести контрпример. В 1880 году в той же Японии – всего 123 километра «железки». Через 10 лет – уже 6500 километров! То есть Япония стартовала даже позже, чем Россия, но у них почему-то получилось от традиционного феодального общества перейти к современному индустриальному развитию. В чем дело?

– Я не специалист по Японии. По-моему, история технологий, техники в России очень своеобразная. Есть моменты блестящие, а потом – провал. И таких циклов много. Есть опасность, что такой провал повторяется сейчас в космических исследованиях. Да, Советский Союз был пионером в космосе. Но что происходит сейчас. В США частные фирмы начинают строить космические корабли. И я предсказываю, что через 20–30 лет государство в Америке будет активным в космосе только при осуществлении дальних межпланетных экспедиций, в которых коммерческой выгоды пока не видно. Но между Луной и Землей, а может быть и до Марса, весь трафик возьмут на себя частные компании.

То же самое произошло и в компьютерной технике. В 1950 году Сергей Лебедев построил недалеко от Киева, в местечке, которое называется Феофания, первый компьютер в Европе. Что важно подчеркнуть – у этого компьютера был независимый дизайн, архитектура. Это были знаменитые серии МЭСМ (Малая электронная счетная машина). И этот компьютер был одним из самых лучших в мире. В 1950-е годы Советский Союз был лидером по компьютерам.

Но через 10–15 лет СССР решил адаптировать у себя архитектуру IBM. Причина этого решения, по-моему, была следующая. Когда компьютеры были важны только для государства – в Академии наук, в университетах, – Советский Союз хорошо работал. Но когда компьютер стал предметом бизнеса, ситуация изменилась. В конце 1950-х годов Bank of America получил первый компьютер, чтобы модернизировать свою работу. После этого компьютеры стали коммерческими продуктами. И с этого момента СССР не мог соперничать в компьютерной технике с Западом.

– Другими словами, СССР сделал ставку на большие машины, и абсолютно не имелось в виду, что компьютер может стать достоянием каждого человека, каждой семьи. В это время на Западе, в Америке сообразили, что большие машины, суперкомпьютеры нужны, но нужны и компактные машины, которые можно было бы продавать как предмет обихода. Это хорошая иллюстрация, по-моему, к вашей идее об определяющей роли общественного менталитета в технологическом развитии.

– Именно! Когда компьютер стал товаром, а не только исследовательским или военным инструментом, когда компьютер стал бытовым устройством, после этого Советский Союз оказался уже не конкурентоспособен в этой сфере. Я допускаю, что нечто подобное происходит сейчас в России. Хотя я и не уверен в этом.

Вы знаете больше меня про Сколково. А что такое Сколково? Это хорошая попытка, я за Сколково. Но я думаю, что русские лидеры делают сейчас ту же самую ошибку, которую сделали их предшественники. Они хотят создать в Сколкове новую технику, новые технологии. Но проблема не в технике – русские ученые и инженеры и сейчас блестящие, – проблема в обществе. Надо реформировать общество, это гораздо более важно, чем создать изолированную территорию, где процветает хай-тек.

Я уверен, что новая техника появится в Сколкове благодаря идеям русских ученых и исследователей. Вполне очевидно, что по крайней мере некоторые из этих идей можно превратить в товар. Но кто это будет делать? Западные фирмы, работающие в Сколкове, очень-очень опытные, и они знают, как конвертировать идеи в товар. Они будут продавать эти технологию и технику на мировом рынке. Пользу будут получать они, а не российское государство.

– Вы сейчас работаете против американских фирм!

– Я историк, а не служащий американских фирм. Мне важно сказать, что я вижу.

Дискуссия о том, как России преодолеть «ресурсное проклятие» и перейти на инновационный путь развития, ведется с начала 2000-х. Книга профессора Массачусетского технологического института (МТИ) Лорена Грэхэма «Сможет ли Россия конкурировать? История инноваций в царской, советской и современной России», которая готовится к выходу в издательстве «Манн, Иванов и Фербер», показывает, что сегодня мы повторяем модель, которая за 300 лет доказала свою неэффективность.

Не так часто русскоязычное издание книги выходит почти одновременно с американским. «Сможет ли Россия конкурировать?» — нон-фикшн на злобу дня. В этом и достоинство, и недостаток книги. Не надо ждать от нее глубины и откровений серьезной монографии.

Проблемой для российского читателя может стать и то, что история отечественных инноваций написана с явным американским акцентом: структура, подача материала, навязчивым рефреном повторяющиеся идеи, безапелляционность и временами поверхностные выводы. Лорен Грэхэм рискует столкнуться с обвинениями в русофобии и тенденциозности, которые традиционно адресовались советологам и русистам, обличающим ошибки российской истории, — от Ричарда Пайпса до авторов нашумевшей в начале 2000-х книги «Сибирское проклятье» (на которую в главе про советскую индустриализацию стоит предсказуемая ссылка). Однако нельзя отказать автору «Истории инноваций» в симпатии к России и в академической объективности. Более 50 лет профессор Грэхэм посвятил изучению истории науки в СССР и в России, а в последние годы как международный консультант активно участвовал в обсуждении реформ российской системы науки и образования.

Эта книга — не обличение, а предостережение от повторения ошибок прошлого.

Наблюдая за очередной попыткой модернизации российской экономики, Грэхэм пытается ответить на вечные вопросы: что в течение 300 лет являлось причиной отставания России от западных соседей и почему изобилие творческих идей ученых и изобретателей не трансформировалось в технологическое превосходство. Английское название книги «Lonely ideas» (одинокие идеи) передает основной вывод книги лучше, чем русский перевод: путь от изобретательства до инноваций лежит через систему общественных и политических институтов, которые в России в течение многих веков не способствовали воплощению идей в жизнь.

Ретроспектива российских инноваций начиная с XIX века читается как печальная летопись похороненных индустрий и проектов: потерянное превосходство русских оружейников, догоняющее строительство российских железных дорог, невнедренные открытия в энергетике, разрушенная генетика, неродившаяся индустрия гражданской авиации, несозданные персональные компьютеры и другие истории того, как хорошие идеи не находили применения. Все истории как будто написаны по одной схеме:

— Российские ученые никогда не отставали от европейских и американских коллег. Даже будучи первыми в изобретениях, в силу политических или финансовых ограничений они не могли перейти к продукту и его массовому внедрению.

— Если обстоятельства складывались так, что идея доходила до коммерциализации, изобретатели оказывались крайне неудачливыми бизнесменами, чаще всего их ждал крах на коммерческом поприще.

— Изобретатели эмигрировали, не находили признания на родине и часто умирали в нищете.

— В результате сегодня весь мир убежден, что электрическую лампочку создал Томас Эдисон, а не Павел Яблочков, а радио — Гульельмо Маркони, а не Александр Попов. И сегодня ни одна российская компания в этих отраслях не входит в число ведущих компаний мира.

Одна такая история могла бы показаться случайностью. Все вместе они выстраиваются в цепь институциональных закономерностей, которые и 300 лет назад, и сегодня препятствуют развитию инноваций в России.

Авторитарный политический режим и в царское, и в советское время был монополистом в определении наиболее перспективных направлений исследований и разработок, делая ставку на одни отрасли и исключая другие. Так, советские авиаконструкторы должны были создавать самолеты для самых быстрых и дальних перелетов, но не самые комфортные для гражданской авиации. Поэтому сейчас российские Ту и Илы безнадежно уступают боингам и аэробусам.

В условиях монополии госзаказа на инновации при создании новых продуктов не существовало альтернативных источников финансирования. Многие изобретатели только за границей получали возможность воплотить свои идеи и даже достигали коммерческих успехов.

Социальные барьеры ограничивали обмен и продвижение потенциально успешных идей. Кроме того, в строго иерархичном обществе многие российские изобретатели были изгоями по происхождению или по политическим убеждениям и не могли добиться успеха.

Культурные барьеры и стереотипы даже сейчас не позволяют служителям науки заниматься коммерциализацией собственных идей. Да и в обществе до сих пор доминирует негативное отношение к бизнесменам и предпринимательской деятельности.

Нормативно-правовая система в области патентования в России никогда не обеспечивала изобретателям защиты прав интеллектуальной собственности.

Образование и наука ни в советское время, ни сегодня не способствуют экспериментам, изобретательству и развитию творческих идей. Система закрытых советских НИИ традиционно была нацелена на развитие теоретической науки, а не прикладных исследований.

Наконец, традиционная для России коррупция является главным барьером для развития любого бизнеса. В результате инноватору, деятельность которого не привязана к конкретной территории, гораздо проще реализовать свои идеи в стране с более благоприятным деловым климатом.

Отрасли, в которых российские ученые преуспели, — космонавтика, атомная энергетика и программное обеспечение — подтверждают перечисленные правила. Советская космическая программа и достижения в области «мирного атома» поддерживались на уровне руководства страны, будучи важными элементами лидерства СССР в соревновании с Америкой. А успехи российских программистов, напротив, объясняются невозможностью контроля со стороны государства над разветвленной сетью свободных агентов.

Получается, что Юрий Гагарин и олицетворяют два пути модернизации России — «сверху», через реализацию государственных мегапроектов, и «снизу», путем создания системы институтов, стимулирующих раскрытие творческого и предпринимательского потенциала.

И хотя исторический опыт свидетельствует об опасностях первого пути, кажется, пока мы уверенно движемся в направлении традиционной модернизации.

Несмотря на богатый исторический опыт, в России по-прежнему принято заниматься не созданием среды для инноваций, а поиском прорывных точек и волшебных решений, к которым относятся и чудо-город Сколково, и корпорация «Роснано». В последней части книги, размышляя о том, удастся ли России на этот раз вырваться из трехсотлетней ловушки, Лорен Грэхэм описывает разговор высокопоставленного менеджера МТИ с российскими коллегами в 2010 году, еще до громких расследований в связи со Сколково. Американский управленец уделял много внимания системе институтов и связей между университетами, фондами, инвесторами в деле развития инноваций. Российские же коллеги постоянно прерывали его, спрашивая, как же создавать «лучшие в мире» высокие технологии. В какой-то момент американец не выдержал и воскликнул: «Вы хотите получить молоко без коровы!»