Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась:

Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.

Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.

Отслужил? - бодро спросил он.

Интересно?

Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:

Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.

Кто наши? - не понял Иванов.

Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?

Не буду.

Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.

Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?

Двадцать.

Что ж ты седой-то весь?

Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.

Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.

За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.

А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…

Нет, слушай, а у нас…

Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!

Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…

Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!

Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…

А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?

Ха-ха-ха! Потолок с мылом!

Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.

Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!

Что ты сказал?

Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!

Чего это он, с болта сорвался?

Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.

Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.

Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…

Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.

Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.

Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:

Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?

Пойдем, Таня.

Куда вы, девчонки. Рано еще.

Нет, мы пойдем, спасибо.

Весь кайф сломал.

Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.

Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…

Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.

Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.

Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.

Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.

Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.

И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…

…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.

Кто там? - радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.

Это я - страшный волк!

Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.

Я иду-у! Я пришел! - дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.

Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.

Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.

Ну, хватит, хватит… - с нерешительной улыбкой сказала мать.

Мужик глухо захохотал под маской:

Здоровый пацан - волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! - он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…

В то время как все люди скакали с одной службы на другую, Варфоломей Коротков, нежный, тихий блондин прочно служил в Главцентрбазспимате (сокращённо Спимат) на должности делопроизводителя и прослужил в ней целых 11 месяцев.

20 сентября 1921 года кассир Спимата накрылся своей противной ушастой шапкой, схватил портфель и уехал. Вернулся он совершенно мокрый, положил шапку на стол, а на шапку - портфель. Потом вышел из комнаты и вернулся через четверть часа с большой курицей. Курицу он положил на портфель, на курицу - свою правую руку и молвил: «Денег не будет. И не налезайте, господа, а то вы мне, товарищи, стол опрокинете». Потом он накрылся шапкой, взмахнул курицей и исчез в дверях.

Через три дня жалованье все же выдали. Коротков получил 4 больших пачки, 5 маленьких и 13 коробков «продуктов производства» Спимата, и, упаковав «жалованье» в газету, отбыл домой, причём у подъезда Спимата чуть не попал под автомобиль, в котором кто-то подъехал, но кто именно, Коротков не разглядел.

Дома он выложил спички на стол: «Постараемся их продать», - сказал он с глупой улыбкой и постучал к соседке, Александре Федоровне, служащей в Губвинскладе. Соседка сидела на корточках перед строем бутылок церковного вина, лицо её было заплакано. «А нам - спички», - сказал Коротков. «Да ведь они же не горят!» - вскричала Александра Федоровна. «Как это так, не горят?» - испугался Коротков и бросился к себе в комнату.

Первая спичка сразу же погасла, вторая выстрелила искрами в левый глаз тов. Короткова, и глаз пришлось завязать. Коротков вдруг стал похож на раненного в бою.

Всю ночь Коротков чиркал спичками и вычиркал так три коробка. Комната его наполнилась удушливым серным запахом. На рассвете Коротков уснул и увидал во сне живой биллиардный шар на ножках. Коротков закричал и проснулся, и ещё секунд пять ему мерещился шар. Но потом все пропало, Коротков заснул и уже не просыпался.

На утро Коротков так в повязке и явился на службу. На столе своём он нашёл бумагу, в которой запрашивали обмундирование машинисткам. Взяв бумагу, Коротков направился к заведующему базой т. Чекушину, но у самых его дверей столкнулся с неизвестным, поразившим его своим видом.

Неизвестный был такого маленького роста, что достигал Короткову только до талии. Недостаток роста искупался чрезвычайной шириной плеч. Квадратное туловище сидело на искривлённых ногах, причём левая была хромая. Голова неизвестного представляла собою гигантскую модель яйца, насаженного на шею горизонтально и острым концом вперёд. И как яйцо она была лысая и блестящая. Крохотное лицо неизвестного было выбрито до синевы, и зелёные маленькие, как булавочные головки, глаза сидели в глубоких впадинах. Тело неизвестного было облечено в сшитый из серого одеяла френч, из-под которого выглядывала малороссийская вышитая рубашка, ноги в штанах из такого же материала и низеньких гусарских сапожках времён Александра I.

«Что вам надо?» - спросил неизвестный голосом медного таза, и Короткову показалось, что слова его пахнут спичками. «Вы видите, без доклада не входить!», - оглушал кастрюльными звуками лысый. «Я и иду с докладом» - сглупил Коротков, указывая на свою бумагу. Лысый неожиданно рассердился: «Вы что не понимаете?! И почему это у вас подбитые глаза на каждом шагу? Ну ничего, это мы все приведём в порядок!» - он вырвал из рук Короткова бумагу и написал на ней несколько слов, после чего кабинетная дверь проглотила неизвестного. Чекушина же в кабинете не было! Лидочка, личная секретарша Чекушина (тоже с завязанным глазом, пострадавшим от спичек) рассказала, что Чекушина выгнали вчера, и лысый теперь на его месте.

Придя к себе в комнату, Коротков прочёл писание лысого: «Всем машинисткам и женщинам вообще своевременно будут выданы солдатские кальсоны». Коротков в три минуты сочинил телефонограмму, передал её заведующему на подпись и четыре часа после этого сидел в комнате, чтобы заведующий, если вздумает зайти вдруг, непременно застал его погруженным в работу.

Никто так и не пришёл. В полчетвёртого лысый уехал, и канцелярия тотчас разбежалась. Позже всех в одиночестве отбыл домой т. Коротков.

На следующее утро Коротков с радостью сбросил бинт и сразу похорошел и изменился. На службу он опоздал, а когда все же вбежал в канцелярию, вся канцелярия не сидела на своих местах за кухонными столами бывшего ресторана «Альпийская роза», а стояла кучкой у стены, на которой была прибита бумага. Толпа расступилась, и Коротков прочитал «Приказ № 1» о немедленном увольнении Короткова за халатность и за подбитое лицо. Под приказом красовалась подпись: «Заведующий кальсонер».

Как? Его фамилия Кальсонер? - просипел Коротков. - А я прочитал вместо «Кальсонер» «Кальсоны». Он с маленькой буквы пишет фамилию! А насчёт лица он не имеет права! Я объяснюсь!!! - высоко и тонко спел он и бросился прямо к страшной двери.

Едва Коротков подбежал к кабинету, дверь его распахнулась, и по коридору понёсся Кальсонер с портфелем под мышкой. Коротков бросился за ним. «Вы же видите, я занят! - звякнул бешено стремящийся Кальсонер, - Обратитесь к делопроизводителю!» «Я делопроизводитель!» - в ужасе визгнул Коротков. Но Кальсонер уже ускользнул, прыгнул в мотоциклетку и исчез в дыму. «Куда он поехал?» - трясущимся голосом спросил Коротков. «Кажись в Центрснаб...» Коротков вихрем сбежал с лестницы, выскочил на улицу, прыгнул в трамвай и понёсся вдогонку. Надежда обжигала его сердце.

В Центрснабе он сразу же увидел мелькавшую впереди на лестнице квадратную спину Кальсонера и поспешил за ней. Но на 5-й площадке спина растворилась в гуще людей. Коротков взлетел на площадку и вошёл в дверь с двумя надписями золотом по зелёному «Дортуар пепиньерокъ» и черным по белому «Начканцуправделснаб». В комнате Коротков увидел стеклянные клетки и белокурых женщин, бегавших между ними под невыносимый треск машин. Кальсонера не было. Коротков остановил первую попавшуюся женщину. «Он сейчас уезжает. Догоняйте его» - ответила женщина, махнув рукой.

Коротков побежал туда, куда указала женщина, очутился на темноватой площадке и увидал открытую пасть лифта, которая принимала квадратную спину. «Товарищ Кальсонер!» - прокричал Коротков, и спина повернулась. Все узнал Коротков: и серый френч, и портфель. Но это был Кальсонер с длинной ассирийско-гофрированной бородой, ниспадавшей на грудь. «Поздно, товарищ, в пятницу» - тенорово выкрикнул Кальсонер, опускаемый лифтом вниз. «Голос тоже привязной», - стукнуло в коротковском черепе.

Через секунду Коротков с проклятием кинулся вниз по лестнице, где опять увидел Кальсонера, иссиня бритого и страшного. Он прошёл совсем близко, отделённый лишь стеклянной стеной. Коротков кинулся к ближайшей дверной ручке и безуспешно начал рвать её, и только тут в отчаянии разглядел крохотную надпись: «Кругом, через 6-й подъезд». «Где шестой?» - слабо крикнул Коротков. В ответ из боковой двери вышел люстриновый старичок с огромным списком в руках.

Все ходите? - зашамкал старичок. - Бросьте, все равно я вас уже вычеркнул, Василий Петрович, - и сладострастно засмеялся.

Я Варфоломей Петрович - сказал Коротков.

Не путайте меня, - возразил страшный старичок. - Колобков В.П. и Кальсонер. Оба переведены. А на место Кальсонера - Чекушин. Всего день успел поуправлять, и вышибли...

Я спасён! - ликуя воскликнул Коротков и полез в карман за книжечкой, чтобы старичок смог сделать отметку о восстановлении на службе, и тут побледнел, захлопал себя по карманам и с глухим воплем бросился обратно по лестнице вверх - бумажника со всеми документами не было! Взбежав по лестнице, кинулся обратно, но старичок уже куда-то исчез, все двери были заперты, и в полутьме коридора пахло чуть-чуть серой. «Трамвай!» - застонал Коротков. Выскочил на улицу и побежал в небольшое здание неприятной архитектуры, где начал доказывать серому человеку, косому и мрачному, что он не Колобков, а Коротков, и что документы его украли. Серый потребовал удостоверение от домового, и перед Коротковым открылась мучительная дилемма: в Спимат или к домовому? И когда он уже решился бежать в Спимат, часы пробили четыре, наступили сумерки, и из всех дверей побежали люди с портфелями. «Поздно, - подумал Коротков, - домой».

Дома в ушке замка торчала записка - соседка оставляла Короткову все своё винное жалование. Коротков перетащил к себе все бутылки, повалился на кровать, вскочил, сбросил на пол коробки спичек и остервенело начал давить их ногами, смутно мечтая, что давит голову Кальсонера. Остановился: «Ну не двойной же он в самом деле?» Страх полез через чёрные окна в комнату, Коротков тихонечко заплакал. Наплакавшись, поел, потом опять поплакал. Выпил полстакана вина и долго мучался болью в висках, пока мутный сон не сжалился над ним.

Утром следующего для Коротков побежал к домовому. Домовой, как назло, умер, и свидетельства не выдавались. Раздосадованный Коротков помчался в Спимат, куда уже, возможно, вернулся Чекушин.

В Спимате Коротков направился сразу в канцелярию, но на пороге остановился и приоткрыл рот: ни одного знакомого лица в зале бывшего ресторана «Альпийская роза» не было. Коротков пошёл в свою комнату, и свет померк в его глазах - за коротковским столом сидел Кальсонер и гофрированная борода закрывала его грудь: «Извиняюсь, здешний делопроизводитель - я», - изумлённым фальцетом ответил он. Коротков замялся и вышел в коридор. И тотчас бритое лицо Кальсонера заслонило мир: «Хорошо! - грохнул таз, и судорога свела Короткова. - Вы - мой помощник. Кальсонер - делопроизводитель. Я сбегаю в отдел, а вы напишите с Кальсонером отношение насчёт всех прежних и в особенности насчёт этого мерзавца Короткова».

Кальсонер втащил в кабинет тяжело задышавшего Короткова, расчеркнулся на бумаге, хлопнул печатью, ухватился за трубку, заорал в неё «Сию минуту приеду» и исчез в дверях. А Коротков с ужасом прочитал на бумажке: «Предъявитель сего - мой помощник т. В.П. Колобков...» В эту минуту открылась дверь, и Кальсонер вернулся в своей бороде: «Кальсонер уже удрал?» Коротков взвыл и подскочил к Кальсонеру, оскалив зубы. Кальсонер с ужасом вывалился в коридор и бросился бежать. Опомнившийся Коротков бросился вслед. От криков Кальсонера канцелярия пришла в смятение, а сам Кальсонер скрылся за бывшим ресторанным оргaном. Коротков кинулся было за ним, да зацепился за огромную органную ручку - послышалось ворчание, и вот уже все залы наполнились львиным рёвом: «Шумел, гремел пожар московский...» Сквозь вой и грохот прорвался сигнал автомобиля, и Кальсонер, бритый и грозный, вошёл в вестибюль. В зловещем синеватом сиянии он стал подниматься по лестнице. Волосы зашевелились на Короткове, через боковые двери он выбежал на улицу и увидал бородатого Кальсонера, вскочившего в пролётку.

Коротков закричал болезненно: «Я его разъясню!» - и помчался на трамвае в зелёное здание, у синего чайника в окошечке спросил, где бюро претензий, и сразу же запутался в коридорах и комнатах. Полагаясь на память, Коротков поднялся на восьмой этаж, открыл дверь и вошёл в необъятный и совершенно пустой зал с колоннами. С эстрады тяжело сошла массивная фигура мужчины в белом, представилась и ласково спросила Короткова, не порадует ли тот их новеньким фельетоном или очерком. Растерянный Коротков начал было рассказывать свою горькую историю, но тут мужчина начал жаловаться на «этого Кальсонера», который за два дня пребывания здесь успел передать всю мебель в бюро претензий.

Коротков вскрикнул и полетел в бюро претензий. Минут пять он бежал, следуя изгибам коридора, - и оказался у того места, откуда выбежал. «Ах, черт!» - ахнул Коротков и побежал в другую сторону - через пять минут опять был там же. Коротков вбежал в опустевший колоннадный зал и увидал мужчину в белом - тот стоял без уха и носа, и левая рука у него была отломана. Пятясь и холодея, Коротков опять выбежал в коридор. Вдруг перед ним открылась потайная дверь, из которой вышла сморщенная баба с пустыми вёдрами на коромысле. Коротков бросился в ту дверь, оказался в полутёмном пространстве без выхода, начал исступлённо царапаться в стены, навалился на какое-то белое пятно, которое выпустило его на лестницу. Коротков побежал вниз, откуда слышались шаги. Ещё миг - и показалось серое одеяло и длинная борода. Одновременно скрестились их взоры, и оба завыли тонкими голосами страха и боли. Коротков отступил вверх, Кальсонер попятился вниз: «Спасите!» - заорал он, меняя тонкий голос на медный бас. Оступившись, он с громом упал, обернулся в чёрного кота с фосфорными глазами, вылетел на улицу и скрылся. Необыкновенное прояснение вдруг наступило в коротковском мозгу: «Ага, понял. Коты!» Он начал смеяться все громче и громче, пока вся лестница не наполнилась гулкими раскатами.

Вечером, сидя дома на кровати, Коротков выпил три бутылки вина, чтобы всё забыть и успокоиться. Голова теперь у него болела вся и два раза тов. Короткова рвало в таз. Коротков твёрдо решился выправить себе документы и никогда больше не появляться в Спимате, и не встречаться с ужасным Кальсонером. В отдалении глухо начали бить часы. Насчитав сорок ударов, Коротков горько усмехнулся, заплакал. Потом его опять судорожно и тяжко стошнило церковным вином.

На следующий день тов. Коротков опять взобрался на восьмой этаж, нашёл-таки бюро претензий. В бюро сидели семь женщин за машинками. Крайняя брюнетка резко перебила открывшего было рот Короткова, вытащила его в коридор, где решительно выразила намерение отдаться Короткову. «Мне не надо, - сипло ответил Коротков, - у меня украли документы...» Брюнетка бросилась на Короткова с поцелуем, и тут («Тэк-с») внезапно появился люстриновый старичок.

Везде вы, господин Колобков. Но командировку у меня не выцелуете - мне, старичку, дали. А на вас заявленьице подам. Растлитель, до подотделов добираетесь? Из рук старичка подъёмные желаете выдрать? - заплакал вдруг он. Истерика овладела Коротковым, но тут: «Следующий!» - каркнула дверь бюро. Коротков кинулся в неё, миновал машинки и очутился перед изящным блондином, который кивнул Короткову: «Полтава или Иркутск?» Затем выдвинул ящик, и из ящика, изогнувшись как змея, вылез секретарь, вынул из карманчика перо и застрочил. Брюнеткина голова вынырнула из двери и возбуждённо крикнула:

Я уже заслала его документы в Полтаву. И я еду с ним. У меня тётка в Полтаве.

Я не хочу! - вскричал Коротков, блуждая взором.

Полтава или Иркутск? - выйдя из себя загремел блондин. - Не отнимайте время! По коридорам не ходить! Не курить! Разменом денег не затруднять!

Рукопожатия отменяются! - кукарекнул секретарь.

Сказано в заповеди тринадцатой: не входи без доклада к ближнему твоему, - прошамкал люстриновый и пролетел по воздуху.

Муть заходила по комнате, в мути блондин стал вырастать. Он махнул огромной рукой, стена распалась, машинки на столах заиграли фокстрот, а тридцать женщин пошли вокруг них парадом-алле. Из машин вылезли белые брюки с фиолетовыми лампасами: «Предъявитель сего есть действительно предъявитель, а не какая-нибудь шантрапа». Коротков тоненько заскулил и стал биться головой об угол блондинова стола. «Теперь одно спасение - к Дыркину в пятое отделение, - зашептал старичок тревожно. - Ходу! Ходу!» Запахло эфиром, руки неясно вынесли Короткова в коридор. Потянуло сыростью из сетки, уходящей в пропасть...

Кабина и двое Коротковых упали вниз. Первый Коротков вышел, второй остался в зеркале кабины. Розовый толстяк в цилиндре сказал Короткову: «Вот я вас и арестую» «Меня нельзя арестовать, - засмеялся Коротков сатанинским смехом, - потому что я неизвестно кто. Может, я Гогенцоллерн. Кальсонер не попадался? Отвечай, толстун!». Толстяк задрожал в ужасе: «Теперь к Дыркину, не иначе. Только грозен он!» И они вознеслись в лифте к Дыркину.

Когда Коротков вошёл в уютно обставленный кабинет, маленький пухлый Дыркин вскочил из-за стола и рявкнул: «М-молчать!», хоть Коротков ещё ничего и не сказал. В ту же минуту в кабинете появился бледный юноша с портфелем. Лицо Дыркина покрылось улыбковыми морщинами, он вскричал приветственно и сладко. Однако юноша металлическим голосом устроил разнос Дыркину, взмахнул портфелем, треснул им Дыркина по уху и, погрозив Короткову красным кулаком, вышел. «Вот, - сказал добрый и униженный Дыркин, - награда за усердие. Что ж... Бейте Дыркина. Рукой больно, так вы канделябрик возьмите». Ничего не понимая Коротков взял канделябр и с хрустом ударил Дыркина по голове. Дыркин, крикнув «караул», убежал через внутреннюю дверь. «Ку-клукс-клан! - закричала кукушка из часов, и превратилась в лысую голову. - Запишем, как вы работников лупите!» Ярость овладела Коротковым, он ударил канделябром в часы, и из них выскочил Кальсонер, превратился в белого петушка и юркнул в дверь. Тотчас за дверями разлился вопль Дыркина: «Лови его!», и тяжкие шаги людей полетели со всех сторон. Коротков бросился бежать.

Они бежали по огромной лестнице: цилиндр толстяка, белый петух, канделябр, Коротков, мальчишка с револьвером в руке и ещё какие-то топочущие люди. На улицу Коротков, обогнав цилиндр и канделябр, выскочил первым и устремился по улице. Прохожие прятались от него в подворотни, где-то свистели, кто-то улюлюкал, кричал «Держи». Выстрелы летели за Коротковым, а рычащий Коротков стремился к одиннадцатиэтажному гиганту, выходящему боком на улицу.

Коротков вбежал в зеркальный вестибюль, вонзился в коробку лифта, сел на диван напротив другого Короткова и поехал на самый верх. Тотчас внизу загремели выстрелы.

Наверху Коротков выпрыгнул, прислушался. Снизу доносился нарастающий гул, сбоку - стук шаров в бильярдной. Коротков с боевым кличем вбежал в бильярдную. Снизу бухнул выстрел. Коротков запер стеклянные двери бильярдной и вооружился шарами, и когда возле лифта выросла первая голова, начал обстрел. В ответ ему завыл пулемёт. Стекла полопались.

Коротков понял, что позицию удержать нельзя, и выбежал на крышу. «Сдавайся!» - смутно донеслось до него. Подхватив раскатившиеся шары, Коротков подскочил к парапету, глянул вниз. Сердце его замерло. Он разглядел жучков-народ, серенькие фигурки, проплясавшие к подъезду, а за ними тяжёлую игрушку, усеянную золотыми головками. «Окружили! - ахнул Коротков. - Пожарные».

Перегнувшись через парапет, он пустил один за другим три шара (жучки встревоженно забегали) и ещё три. Когда Коротков наклонился, чтобы подхватить ещё снарядов, из пролома бильярдной посыпались люди. Поверх них вылетел люстриновый старичок, за ним грозно выкатился на роликах страшный Кальсонер с мушкетоном в руках. «Кончено!» - слабо прокричал Коротков. Отвага смерти хлынула ему в душу. Он взобрался на парапет и крикнул: «Лучше смерть, чем позор!»

Преследователи были в двух шагах. Уже Коротков видел протянутые руки, уже выскочило пламя изо рта Кальсонера. Солнечная бездна поманила Короткова, с пронзительным победным кликом он подпрыгнул и взлетел вверх к узкой щели переулка. Затем кровяное солнце со звоном лопнуло у него в голове, и больше он ровно ничего не видал.

Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась: - Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.

Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.

Отслужил? - бодро спросил он.

Интересно?

Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:

Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.

Кто наши? - не понял Иванов.

Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?

Не буду.

Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.

Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?

Двадцать.

Что ж ты седой-то весь?

Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.

Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.

За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.

А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…

Нет, слушай, а у нас…

Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!

Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…

Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!

Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…

А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?

Ха-ха-ха! Потолок с мылом!

Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.

Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!

Что ты сказал?

Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!

Чего это он, с болта сорвался?

Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.

Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.

Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…

Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.

Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.

Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:

Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?

Пойдем, Таня.

Куда вы, девчонки. Рано еще.

Нет, мы пойдем, спасибо.

Весь кайф сломал.

Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.

Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…

Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.

Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.

Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.

Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.

Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.

И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…

…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.

Кто там? - радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.

Это я - страшный волк!

Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.

Я иду-у! Я пришел! - дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.

Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.

Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.

Ну, хватит, хватит… - с нерешительной улыбкой сказала мать.

Мужик глухо захохотал под маской:

Здоровый пацан - волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! - он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…

…проводница последний раз тряхнула его за плечо:

Дома доспишь, солдат!

В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.

Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.

Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.

Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.

Кто там?

Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.

Не узнаешь, что ли?

Олежка! Ты?

Войти можно?

Вернулся! - Алла открыла дверь, обхватила его за шею. - Что ж ты телеграмму не дал?

Не успел, - Иванов безучастно смотрел ей за спину.

Позвонил бы хоть с вокзала… - Алла отстранилась, быстро жадно разглядывая брата. - Постой, да ты седой совсем!

Не совсем. Чуть-чуть.

Олежка! Господи, как я рада! Ну что ты неживой какой-то! Я думала, вы толпой нагрянете, с песнями… Да ну тебя! Как с похорон. Ты никогда радоваться не умел, улыбки не выдавишь… Ладно, ты мойся, а я пока соображу чего-нибудь.

Она пустила воду в ванной. Иванов бросил вещмешок в угол, повесил китель рядом с куртками сестры, заглянул в огромную - в два окна - кухню.

Снимаешь?

Нет. Это моя квартира.

Быстро дали. От «Интуриста»?

Ага. От «Интуриста».

Замуж не вышла еще?

Куда торопиться? Первый раз в своем доме живу, - Алла появилась из комнаты, сладко, хищно потянулась. - Мой дом! Никого не хочу! Одна буду жить!

В ванной во всю высоту двери было вмонтировано зеркало. И снова, как в поезде - лицо, Иванов со спокойным удивлением разглядывал свое тело, скелет, обтянутый темной стариковской кожей. На костях, кажется, не осталось мускулов, кисти рук были непомерно широки…

…- Были б кости целы, а мясо нарастет, - сказал врач. - Одевайся, - он отошел к столу. - Через десять лет будешь бегать трусцой, чтобы спасти талию. Больше ешь, не переохлаждайся… - он стал заполнять историю болезни.

Иванов медленно натягивал больничную пижаму.

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась: – Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.

Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.

– Отслужил? – бодро спросил он.

– Интересно?

Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:

– Ну-ну…

– Там ваши едут, – бабка кивнула на перегородку.

– Кто наши? – не понял Иванов.

– Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?

– Не буду.

Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.

– Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?

– Двадцать.

– Что ж ты седой-то весь?

Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, – там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, – сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо – с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.

Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.

За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.

– А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…

– Нет, слушай, а у нас…

– Срок, говорю, двадцать минут – время пошло!

– Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…

– Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!

– Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…

– А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?

– Ха-ха-ха! Потолок с мылом!

Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.

– Слушай сюда! – тихо, сквозь зубы сказал Иванов. – На счет «раз» – глубоко вдохнули. На счет «два» – заткнулись!

– Что ты сказал?

– Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок – может, не заметят!

– Чего это он, с болта сорвался?

– Ребят, подождите, ребят, – суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». – Мы, правда, громко очень.

– Нет, ты слышал – он меня подонком? – парень с наколкой порывался встать.

– Правда, давайте потише, ребята, – тосковал очкарик. – С поезда в комендатуру…

Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.

– Все нормально, земляк, мы тихо, – очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.

Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:

– Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?

– Пойдем, Таня.

– Куда вы, девчонки. Рано еще.

– Нет, мы пойдем, спасибо.

– Весь кайф сломал.

– Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.

– Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно – сдвинутый…

Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля – все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.

– Эй, земляк, – окликнул широкоплечий.

Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена – одно слово, и началась бы драка.

– Ладно, живи пока, – буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.

Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.

И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…

…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.

– Кто там? – радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.

– Это я – страшный волк!

Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.

– Я иду-у! Я пришел! – дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.

Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.

Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.

– Ну, хватит, хватит… – с нерешительной улыбкой сказала мать.

Мужик глухо захохотал под маской:

– Здоровый пацан – волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! – он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…

…проводница последний раз тряхнула его за плечо:

– Дома доспишь, солдат!

В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.

Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.

Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.

Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.

– Кто там?

Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.

– Не узнаешь, что ли?

– Олежка! Ты?

– Войти можно?

– Вернулся! – Алла открыла дверь, обхватила его за шею. – Что ж ты телеграмму не дал?

– Не успел, – Иванов безучастно смотрел ей за спину.

– Позвонил бы хоть с вокзала… – Алла отстранилась, быстро жадно разглядывая брата. – Постой, да ты седой совсем!

– Не совсем. Чуть-чуть.

– Олежка! Господи, как я рада! Ну что ты неживой какой-то! Я думала, вы толпой нагрянете, с песнями… Да ну тебя! Как с похорон. Ты никогда радоваться не умел, улыбки не выдавишь… Ладно, ты мойся, а я пока соображу чего-нибудь.

Она пустила воду в ванной. Иванов бросил вещмешок в угол, повесил китель рядом с куртками сестры, заглянул в огромную – в два окна – кухню.

– Снимаешь?

– Нет. Это моя квартира.

– Быстро дали. От «Интуриста»?

– Ага. От «Интуриста».

– Замуж не вышла еще?

– Куда торопиться? Первый раз в своем доме живу, – Алла появилась из комнаты, сладко, хищно потянулась. – Мой дом! Никого не хочу! Одна буду жить!

В ванной во всю высоту двери было вмонтировано зеркало. И снова, как в поезде – лицо, Иванов со спокойным удивлением разглядывал свое тело, скелет, обтянутый темной стариковской кожей. На костях, кажется, не осталось мускулов, кисти рук были непомерно широки…

…– Были б кости целы, а мясо нарастет, – сказал врач. – Одевайся, – он отошел к столу. – Через десять лет будешь бегать трусцой, чтобы спасти талию. Больше ешь, не переохлаждайся… – он стал заполнять историю болезни.

Иванов медленно натягивал больничную пижаму.

– И не вини себя, – сказал врач, не отрываясь от работы. – Ты не господь бог… Остался жив – надо жить. На все сто, понял?..

– Ты не утонул там?

Иванов с трудом разомкнул глаза – он лежал в ванне, по горло в густой искрящейся пене – хрипло ответил:

– Давай активнее. Мне через час на работу.

Когда Иванов на ватных ногах вышел из ванной, Алла была уже в узком черном платье, черных туфельках на остром каблуке, подкрашенная и неуловимо изменившаяся, не похожая на себя утреннюю – что-то кукольное появилось в лице.

– В коленках не жмет? – насмешливо спросила она, указывая на просторные армейские трусы. – Мужского белья, извини, не держу, так что походишь пока в этих «бермудах». Вот джинсы – мы, кажется, одного размера. Футболка. Куртку любую возьмешь…

Иванов вяло ел на кухне, Алла сидела напротив, подперев щеку маленьким кулаком.

– Почему ты седой, братик?

– Так получилось.

– Ты всегда был предельно внятен: да, нет, не твое дело… Поедешь в Калугу?

– Завтра с утра. Надо получить паспорт.

– К матери… зайдешь?..

– У меня нет матери. И не было.

Алла помолчала.

– Я только раз вырвалась… Прибрала немного. Надо еще памятник заказывать, землю для цветов…

– Слушай, – резко сказал Иванов. – Мне наплевать, что там происходит! Мне безразлична эта женщина, понимаешь? Пока жива была, а теперь – тем более!

– Я думала, ты изменишься в армии… – грустно сказала Алла, – Ладно, мне пора. Будешь выходить – не забудь ключ, – она пошла к двери. – Вечером позову ребят.

– Не надо никого.

– Да ну тебя к черту, в самом деле! Можешь сидеть в углу. А у меня праздник – брат из армии вернулся!

Оставшись один, Иванов прошел в комнату, сел в угол дивана, защищенный стенами этого старого дома от чужих взглядов, от всего мира…

…но тут же приоткрылась скрипучая дверь.

– Зря прячешься, Петух! – глумливо ухмыляясь, сказал Малек.

Олега, круглолицый пятиклассник с широкой седой прядью в шевелюре, вздрогнул в своем укрытии у черного хода под лестницей, затравленно оглянулся.

– Все равно в спальню вернешься. Там получишь! – Малек радостно оскалил острые крысиные зубки и исчез.

Тут же дверь снова распахнулась, появились десятиклассники с сигаретами.

– Делай ноги, Петух!

Олега покорно встал…

Иванов надел армейские ботинки, нелепые под модными вареными джинсами, и вышел из дома.

Машин у подъездов стало меньше, зато переулки были многолюдны. Два года изо дня в день в казарме Иванов видел одни и те же лица, и теперь неприкаянно ощущал себя в разношерстной толпе не знающих и почти не замечающих друг друга прохожих. К дому с огромными – во всю ширину фасада – окнами бесшумно подъехал плоский черный ЗИЛ, из него вышел генерал, Иванов остановился и автоматически отдал честь. Тотчас отдернул руку от виска. Генерал прошел мимо, едва взглянув на него.

Иванов ехал в метро, сдавленный чьими-то спинами, плечами, локтями, потом шел по улице, глядя на номера домов. Нашел нужный, постоял, ощущая бешено бьющееся сердце, и обреченно шагнул в подъезд.

– Молодой человек, вы к кому? – остановила его вахтерша, подняв голову от книги.

– Я?.. – Иванов вздрогнул, будто от окрика, – Я… к Завьяловым…

– Они вас ждут? – вахтерша подозрительно оглядела его.

– Я… от сына…

– С Сашей служил? – вахтерша закрыла рот ладонью и покачала головой. – Дома они… Шестой этаж…

На шестом этаже Иванов подошел к квартире. Поднял руку к звонку и тотчас опустил, переводя дыхание. Прислушался к тишине за дверью, оглянулся на соседние двери. Оперся рукой на стену, положив палец на кнопку звонка… Внезапно загудел, проваливаясь, лифт, и Иванов метнулся вниз по лестнице, пробежал мимо вахтерши и быстро пошел по тротуару, налетая на людей и не замечая их, перебегая впадающие в проспект улочки. Вошел в квартиру сестры и торопливо захлопнул дверь, будто спасаясь от погони. Сел у стола, опустив плечи.

Зазвонил телефон, Иванов схватил трубку:

– Слушаю, рядовой Иванов!

Алла рассмеялась:

– Товарищ рядовой! Приказываю заступить в наряд на кухню, сварить картошку! Картошка под раковиной. Как поняли? – В трубке слышался многоголосый смех.

Иванов сел на кухне, подвинув к себе ящик с картошкой и мусорное ведро. Из-под ножа быстро побежала ленточка картофельной шелухи…

– Снова звезды. Планеты. Галактики.

– Понимаешь, бесконечность – это ведь не обязательно прямая. – Александр подхватил из-под ножа Иванова картофельную ленточку, свернул ее грязными, распухшими пальцами в ленту Мебиуса. – Вот, смотри: модель Вселенной. Замкнутое пространство…

Они сидели вдвоем посреди овощного цеха на кухне, под одинокой желтой лампочкой, рядом с цинковым ящиком с мерзлой картошкой, склонившись голова к голове над горой грязной шелухи, в хэбэшках с закатанными рукавами.

– А ты веришь в свою смерть? Так, чтобы без следа, будто никогда и не был?

Александр задумчиво пожал плечами, бросил картофелину в кастрюлю с водой, взял новую.

– Есть книга, воспоминания людей, которых вернули из клинической смерти. Разные люди, разные веры, а воспоминание одно: черный тоннель, свет в конце тоннеля, яркий, неземной, и встречают те, кто умер до тебя…

– Значит, есть что-то – там?

– Я думаю, бесконечная загробная жизнь – это последнее мгновение умирающего мозга, – медленно сказал Александр. – А может быть, смерть – это переход в четырехмерное пространство, где четвертое измерение – время. Мы ведь не живем во времени, оно для нас существует только этим мгновением, а потом становится прошлым, куда мы вернуться не можем…

В коридоре залился звонок. Из-за двери слышались приглушенные голоса, тихий смех. Иванов щелкнул замком, неожиданно грянуло «Прощание славянки», и в коридор ввалилась веселая компания. Алла бросилась ему на шею.

– Белка, отставить! – скомандовал веснушчатый плотный парень с магнитофоном на плече. Он выключил марш. – Отделение – стройсь!

Они выстроились перед Ивановым – трое ребят и трое девиц.

– Смех в строю! Распустились, сено-солома, губа по вас плачет! Смирно! – парень повернулся к Иванову, удивленно оглянулся по сторонам, приоткрыл дверь в ванную и заглянул туда.

– Ты что потерял?

– Не вижу виновника торжества!

– Да вот, перед тобой!

– Не вижу!

– Чего не видишь?

– Не вижу сверкающих эполет!

Алла набросила китель на плечи брату.

– Другое дело, – веснушчатый прокашлялся в кулак и торжественно начал. – Рядовой Петухов!

– Моя фамилия – Иванов.

– Извини, – тот вопросительно оглянулся на Аллу. – Мне казалось, у тебя родной брат.

– Родной… Просто фамилии разные.

– Так. Ничего не понимаю, но тем не менее. Рядовой Иванов, поздравляю вас с благополучным прибытием из доблестных рядов Советской Армии! Ура! – он врубил марш, ребята взяли бутылки шампанского «на караул», вразнобой захлопали пробки, Алла уже бежала с фужерами, пена лилась на пол, Иванов пожимал руки: веснушчатый – Владик, Ирина, Ольга, Толик, Леша. Все расселись в комнате за журнальным столиком, ребята доставали из сумок спиртное, девчонки принесли с кухни закуску.

После бурного начала с «Прощанием славянки» возникла неловкая пауза.

– Как служба? – спросил Владик.

Иванов враждебно посмотрел на него.

– По-разному, – наконец, ответил он. – А ты не служил?

– Не имел чести, – засмеялся тот.

Последней села Алла, подняла фужер:

– Ну… за единственного присутствующего здесь мужчину! – она подмигнула брату.

– Позвольте! – возмущенно закричал Владик, – Протестую и готов доказать!

– Я, как неисправимая провинциалка, считаю, что мужчина должен если не побывать на войне, то хотя бы примерить военную форму!

– Ты, конечно, не права, Белка, но тем не менее я готов весь вечер пить за твоего рядового, но незаурядного брата. Олег!

Иванов выпил вместе со всеми.

– Шампанское – девицам, а мы… – Владик разлил водку по большим фужерам.

– Ешь активнее, братик. Ириша, положи ему.

Маленькая Ирина с короткой черной стрижкой с готовностью улыбнулась Иванову и принялась наполнять его тарелку.

– Ну, с приездом!

Выпили еще раз.

– Экая, право, гадость, – поморщился Владик. – Штык в землю – что дальше? – спросил он, закуривая.

– Да отстань ты, пусть отдыхает, – сказала Алла.

– Исторический факультет, – ответил Иванов.

– Почему именно истфак? – удивился Владик.

– Я так решил.

– Как вы могли заметить, мой брат очень разговорчив. Просто не остановишь…

– На истфаке огромный конкурс, – пожал плечами Леша. – Погоди… Владик, а ведь Парфенов…

– Это вариант, – оживился Владик. – Имеет смысл позвонить.

– Не надо звонить, – сказал Иванов.

– Тебя это никак не касается. Просто узнать ситуацию…

– Если узнаю, что кто-то кому-то звонил – сразу заберу документы.

– Не надо, Владик, – сказала Алла.

– Извини, старик, по-моему это не тот, случай, когда надо проявлять принципиальность… Вольному воля, конечно…

– Что ж ты дерганый такой, – наклонился к Иванову Толик. – Забудь, как кошмарный сон. Напейся, проспись и забудь, – он разлил водку.

Иванов выпил, не дожидаясь тоста. Алла тревожно смотрела на него.

– Не имел чести – это юмор? – громко спросил Иванов.

За столом замолчали, все повернулись к нему – разговор давно шел о другом, и никто не понял, о чем речь.

– Почему ты, и ты, и никто из вас не был в армии?

– В общем-то, я отметился на сборах, – улыбнулся было Владик. – Ну, видишь ли, старик… если серьезно, я считаю, что каждый должен заниматься своим делом, – медленно, осторожно сказал он. – Я закончил институт и аспирантуру, и… Старик, – он поднял ладони вверх, – если ты считаешь, что я не прав…

– Значит, есть люди первого сорта и люди второго сорта?

Алла опустила голову, остальные быстро, искоса переглянулись, как врачи при больном: тяжелый случай.

Иванов почувствовал, что все, предел, он встал в напряженной тишине, толкнув стол, вышел в темный коридор, запинаясь о чьи-то туфли и сумки, рванул замок и побежал вниз по лестнице. Вывалился в ночной двор, ударил кулаком в наждачный ствол тополя, еще, еще, изо всех сил, чтобы почувствовать боль. Качаясь, громко всхлипывая, он пошел к скамье, сел, вцепившись обеими руками в сиденье.

Тихо подошла Алла, села рядом.

– Что случилось, Олежка?

– Александр умер.

– Господи, когда? Почему?

– Понимаешь… он умер, а я жив… с вами здесь…

– От чего он умер?

– Потом…

Алла обняла его, прижалась щекой к плечу.

– Разогнать их?

Иванов кивнул.

– Только ты не уходи никуда, ладно? Сиди здесь, они тебя не заметят. Я сейчас вернусь. Только не уходи, хорошо?

Она скрылась в подъезде. Через некоторое время вышел Владик, за ним остальные, они прошли через двор, негромко переговариваясь. Иванов услышал голос сестры: «Я сама не знала…»

Алла вернулась:

– Пойдем домой, – повела к дому…

Иванов лежал в постели, смотрел в потолок, на квадраты света от уличного фонаря. Он затаивал дыхание, сильно зажмуривался, но слезы все не кончались.

Алла закрыла дверь комнаты, быстро сняла халат и легла рядом, завернувшись в свое одеяло.

– Я ведь совсем не знала его, – тихо сказала она. – Только то, что ты писал.

Она протянула руку, коснулась его лица, провела по волосам.

– Все-таки ты не один, нас двое…

Утром Иванов, уже в форме, на цыпочках вошел в комнату, посмотрел на спящую сестру, положил на стол записку: «Я в Калуге» – и тихо прикрыл дверь.

Носатая девица, кокетливо поглядывая на Иванова, быстро заполнила документы, вернула военный билет.

– И все?.. – удивился Иванов.

– А что еще? – засмеялась девица. – За паспортом в милицию. Там с четырех сегодня.

Иванов вышел из маленького желтого здания военкомата на тихую улицу. Глянул на часы и неторопливо двинулся куда глаза глядят. После столпотворения московских улиц Калуга казалась сонной и безлюдной.

Он купил сигареты в киоске, закурил и перешел через дорогу, к старой, красного кирпича школе с белыми колоннами на крыльце. Постоял, глядя на окна своей школы, и побрел вниз, к реке. Сзади внезапно, как выстрел, грянул школьный звонок – Иванов вздрогнул и оглянулся. Тотчас захлопала входная дверь, на улицу хлынула шумная толпа…

…мальчишек и девчонок в одинаковой синей форме.

– А Петух опять к мамочке намылился! – завопил Малек.

– Держи его! Конвой! – чубатый Карабан и рыжий Мотя схватили Олегу, выкрутили руки за спину и торжественно повели по улице. Толстый Слон подталкивал сзади, Малек забежал вперед и закричал: – Внимание, внимание! Пойман особо опасный преступник!

Девчонки-одноклассницы, хихикая, расступались, пропуская процессию, прохожие неодобрительно оглядывались.

На узкой немощеной улице, зажатой между заборов частных домов, прохожих не было, игра стала скучной, и Олегу отпустили. Малек, забежавший сзади, изо всех сил толкнул его в спину, Олега упал лицом в подмерзшую грязь, поднялся, держа ладонями вверх грязные руки, растерянно глядя на перепачканную форму.

Потом нянечка Наташа ожесточенно отскребала грязь от его брюк. Олега стоял рядом в трусах и ботинках.

– Ни стыда, ни совести. Конечно – не свое, так можно гадить… Ух, так бы и дала! – она замахнулась брюками на Олегу. – Уйди с глаз долой!

Она выгнала Олегу в коридор. Тут его подхватили Слон и Мотя и, давясь от смеха, затолкнули в девчоночью спальню. Девчонки визжали и отворачивались, потом кинулись щипать, лупить его тапочками и подушками. Олега, закрываясь руками, всхлипывая, рвался из комнаты, но Слон и Мотя крепко держали дверь снаружи…

По узкой немощеной улице Иванов медленно подошел к старому двухэтажному зданию детского дома, бросил сигарету в урну и толкнул тяжелую дверь. В обе стороны от вестибюля тянулись длинные коридоры, на второй этаж вела лестница с набитыми на перила деревянными плашками, чтобы не катались верхом, откуда-то доносился топот и многоголосый гомон, по лестнице вприпрыжку сбежал малыш, замер, с настороженным любопытством разглядывая незнакомого солдата: – Дяденька, вы к кому?

Иванов не ответил, он смотрел в загадочную глубину коридоров, откуда…

…доносился радостный крик: «Новенькие-е!» Вскоре они с Белкой стояли уже посреди галдящей толпы, их спрашивали о чем-то, теснили, задние поднимались на цыпочки. Олега растерянно вертел головой, Белка крепко держала его за руку.

Потом Олега в одних трусах стоял перед врачом.

– Ничего не болит?

– Вот и хорошо, – врач зачем-то осмотрел его волосы и повернулся к бумажкам на столе. – Сестру позови.

Олега вышел в коридор, заправляя рубашку в брюки. С другого края двери, там, где разболтанные петли отошли от косяка, двое старших мальчишек заглядывали в щель.

– Клевая телка, – сказал один.

– Дай я… Пусти…

– Зачем же вы подглядываете? – сказал Олега.

– Отвали, – один из ребят оттолкнул его.

– Акакич! – шепнул другой, и оба отскочили от двери.

Подошел воспитатель в очках, худой и длинный, ободряюще улыбнулся, взял Олегу за руку и повел по коридору. В спальне усадил на кровать. Следом втянулась гомонящая толпа мальчишек, расселась напротив.

– Знакомьтесь, это наш новенький, Олег Петухов. Меня зовут Аркадий Яковлевич. Вот здесь ты будешь спать, вот твоя тумбочка. Туалет и умывальник тебе ребята покажут. Я думаю, вы подружитесь. Все будет хорошо, – он снова улыбнулся и потрепал его по волосам. – Немножко подстричься надо будет.

Акакич ушел, и Олега остался один под любопытными взглядами.

– Эй, как там тебя… Петухов, – белобрысый толстый Слон, развалившийся на кровати у окна, прищурившись, разглядывал его. – Ты как сюда попал? Предки есть?

– У меня мама в командировку уехала.

– Ой, держите меня! – захохотал остроносый вертлявый Малек. – У него мама в командировку уехала! Твоя мамочка тебя сюда сплавила, а сама теперь мужика будет ловить!

– Неправда. Зачем ты так говоришь, – удивился Олега. – Когда она вернется, она меня заберет.

– Ой, не могу! – Малек повалился на кровать и задрыгал ногами. – Наша мама придет, молочка нам принесет, Петухова заберет!

– Малек, не суетись, – скомандовал Слон. – А ты, Петух, принеси воды. Пить что-то хочется… Мотя, покажи.

Мотя вложил в руку Олеге стакан и кивнул:

– Пойдем, умывальник покажу.

Ночью, лежа на узкой скрипучей кровати с лиловым чернильным штампом на наволочке, посреди большой темной комнаты, где стояли впритык еще восемь таких же кроватей, висели на вешалке одинаковые школьные курточки, а под ними выстроились одинаковые черные ботинки, Олега тихо заплакал, уткнувшись в подушку.

– Кто там сырость разводит? – недовольно спросил Слон.

– Это Петух мамочку вспомнил, – тотчас отозвался Малек. Он накрутил на себя простыню, повязал на голову полотенце и, вихляя бедрами, прошелся по спальне. Со всех сторон послышался приглушенный смех, – Олежечка! Сынулик! Это я, твоя мамочка! Я уже вернулась! Где же ты, мой сладенький? – он пошел от кровати к кровати, заглядывая в лица хохочущих ребят. – Не он… И это не он. Фу, какие гадкие рожи! Ах, вот ты где! – он принялся гладить Олегу по голове. – Не плачь, я тебе конфетку принесла. На, покушай! – и Малек стал запихивать Олеге в рот скомканный фантик.

Олега, захлебываясь слезами, зарылся головой под подушку…

Утром в столовой Слон взял его компот.

– Это мой стакан, – растерянно сказал Олега.

– Перебьешься. Тебе мамочка сто тыщ компотов купит, когда вернется, – ответил Слон…

У дверей столовой Олега подождал Белку. Она вышла с девчонками-одноклассницами.

– Ну, как ты, Олежка?

Олега жалко улыбнулся:

– Они говорят, что мама никогда за нами не вернется.

– А ты не слушай. Мы ведь с тобой знаем.

– Это, что ли, брат? – спросила кудрявая красотка Любаня, – Во кадр растет! – она ухватила Олегу двумя пальцами за нос, – Подрастешь – поженимся! Возьмешь меня?

Олега растерянно кивнул. Девчонки засмеялись и пошли дальше.

В спальне, когда одноклассники, уже в форме и с портфелями, устроили кучу-малу у дверей, Слон сказал ему:

– Портфель мой возьми.

– Чего это? – опешил Олега.

Но Слон уже вышел. Портфель стоял на его кровати. Олега нерешительно посмотрел на него, кинулся было за ребятами, потом вернулся, взял портфель и побежал догонять Слона.

Тот на ходу нахально заигрывал с Любаней. Любаня снисходительно поглядывала на него сверху вниз: Слон едва доставал ей до плеча, и рядом с ним Любаня выглядела совсем взрослой женщиной. Олега догнал было их, но не лезть же, в самом деле, в разговор, – и он поплелся сзади с двумя портфелями…

Вечером Олега, разложив на тумбочке учебник, старательно писал в тетрадке. Слон сидел на своей кровати, задумчиво разглядывая заляпанные грязью ботинки, потом приказал: – Петух, сюда!

– Сюда иди, говорю!

Олега подошел, остановился перед ним.

– Возьми щетку.

Олега протянул ему сапожную щетку.

– Давай! – Слон вытянул ноги.

– Ты что, обалдел? – Олега удивленно улыбнулся.

– Давай, не тяни кота за хвост.

– Почему это я должен чистить тебе ботинки? Сам чисть.

– Мотя, посмотри там… – Слон неторопливо поднялся.

Мотя выглянул в коридор и плотно закрыл дверь. Олега растерянно оглянулся: одни с интересом наблюдали, другие отводили глаза.

– Не будешь? – улыбаясь, спросил Слон.

– Не буду, – Олега отложил щетку.

Слон, улыбаясь, ударил его в лицо. Олега пошатнулся, вскинул руки, защищаясь.

– Еще? – улыбаясь, спросил Слон.

– Давай-давай, – Малек услужливо вложил щетку в руку Олеге. – Ну, вот так, вот так…

И Олега, присев, холодея от стыда и страха, в гробовой тишине стал чистить улыбающемуся Слону ботинки…

По заснеженной улице, согнувшись, Олега тащил пять портфелей: по два в руке и свой под мышкой. Слон с компанией, обнявшись, шагали впереди. Детдомовцы растянулись на всю улицу, играли в снежки, весело толкались…

В классе Олега, похудевший, потерявший румянец, сонно клевал носом. Учительница Марина Павловна, молодая, красивая, с ямочками на щеках, проходя мимо его парты, ласково потрепала его по макушке. Тотчас за ее спиной сидевший сзади Слон с размаху врезал кулаком по тому же месту. Олегин сосед, крепыш Сережа Новгородский, сведя брови, оглянулся на него, потом на Олегу: – Ты чего, Петух! – зашептал он. – Ты чего терпишь-то? Да я б ему морду за это разворотил! Чего, боишься? Давай вдвоем. А будет ерепениться, я ребят с улицы соберу, ну?

Олега съежился, испуганно глянул назад: не слышит ли Слон?

– Не надо, Серег… Это мы так… Я не обижаюсь…

– Ну и фиг с тобой. Шестери, как веник. А ко мне больше не суйся, я с шестерками не разговариваю! – Новгородский отсел на край парты…

На перемене в малышовый коридор спустилась Белка.

– Как ты, Олежка?

– Скоро мама приедет?

– После Нового года.

Олега вскинул на сестру потрясенные глаза:

– Ты же говорила – уже скоро!

– Она не может пока, Олежка…

Подкравшийся Слон в упор всадил в щеку Олеге жеваную бумагу с линейки. Алла схватила его за чуб.

– Ну, ты, мочалка… – процедил Слон, отступая.

Малек в это время подобрался сзади и задрал ей юбку.

Белка присела, прихлопнула юбку и повернулась к Мальку, Слон тотчас пнул ее ногой под зад, налетели все разом, Алла пошла от них, потом побежала, Мотя засвистал ей вслед, Малек заорал: – А трусы-то синие!

И все подхватили:

– Синие! Синие!

Олега стоял, опустив голову, чуть не плача от позора и бессилия…

Потом была контрольная, Олега сидел один – Новгородский пересел на другую парту – и торопливо решал примеры на бумажке.

– Давай быстрей, – Слон пихал его в спину.

Олега передал ему решения, а с соседнего ряда уже протягивал свой вариант Карабан.

Прозвенел звонок, Олега лихорадочно писал в своей тетради.

– Все. Все. Сдаем! – торопила Марина Павловна. – Олег!..

После уроков она сидела в пустом классе, положив руку на голову стоящего рядом Олеги. Тут же виновато горбился Акакич.

– Не понимаю, что происходит, – говорила Марина Павловна, – Все хуже и хуже, с двойки на тройку. Сегодня опять: из четырех примеров один решил.

– Что с тобой, Олег?.. Ведь в той школе отличником был, – пояснил он учительнице. – Может, тебя ребята обижают?

Олега видел, что в дверную щелочку смотрит бдительный Малек, чуть слышно промямлил:

Около аптеки Малек остановился и вручил Олеге рецепт и мелочь.

– А сам чего? – спросил Олега.

– Меня здесь уже знают. Давай!

Олега зашел в аптеку, выбил в кассе чек. Малек следил за ним через окно. Олега неуверенно подал в окошечко чек с рецептом. Аптекарша взяла рецепт, подняла брови и оглядела сжавшегося перед ней мальчишку. Помедлила, но все-таки выложила две упаковки лекарства.

Малек, радостно хихикая, запихнул их в карман.

– А зачем тебе? – спросил Олега.

– Дурак ты, Петух! – засмеялся Малек. – Это же от триппера! Девкам из седьмого за червонец продам!.. Только Слону не говори, понял? Отнимет, гад…

Они быстро пошли по морозной вечерней улице, в толпе спешащих по домам людей.

– Леш, а ты почему на базе? – спросил Олега. – У тебя нет никого, да?

– Не, меня мать в роддоме бросила. У меня губа заячья была, подумала – урод родился. А мне потом операцию сделали. Видишь, шрам, – он задрал верхнюю губу. – Незаметно, правда?

– Она тебя все равно найдет потом, – убежденно сказал Олега.

– Не, у нас если берут, то совсем мелюзгу. Если до школы не взяли, то все… Ты чего, правда, думаешь – тебя мать заберет? Дурак ты, Петух! У нас только у Моти никого нет, у остальных у всех есть.

Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной. Юрий Коротков - Танцующие призраки. Чтобы наиболее полно раскрыть содержание книг об Афганской войне. Всё о книге: оценки, отзывы, издания, переводы, где купить, скачать и читать. Коротков Юрий Марксович. Родился 10 июня 1955 года. Сценарист, режиссер, актер. Окончил Литературный институт им. Юрий Коротков стал известен как сценарист; по произведениям которого поставлены заслужившие всенародную популярность фильмы «Авария .

Фильмография, фото, интересные факты из жизни и многое другое на КиноПоиске. Полный список фильмов и совместных работы с . Размышляя над этой проблемой, вспоминаю повесть Юрия Короткова «Седой». Главный герой Олег многие годы держал обиду на родную мать за то, что она сдала в детский дом детей. Краткое содержание «Обрыв» Ивана Гончарова.

Один из бандитов - Шура Волков - был когда- то возлюбленным Виктории.. ВОЛКОДАВ (КОДОВОЕ ИМЯ: ВОЛКОДАВ) /CODE NAME: WOLVERINE/США, 1.

Боевик/Приключения Режисёр Дэвид Джексон /David Jackson/Примитивный боевик с избитым сюжетным ходом о перепутанных в аэропорту чемоданах. Один симпатичный парень отправляется в отпуск к семье, а другой, курьер мафиози, везет наркотиков на 2. Происходит нечаянный обмен чемоданами.

А симпатичный парень оказывается бывшим спецназовцем, ну и гангстеры, естественно, похищают его сына. Далее все идет по накатанным рельсам.

Снято все в Италии. Волкодав, Россия, 2. Фантастика / фэнтези Продюсер: Рубен Дишдишян.

Краткое содержание: По роману Марии Семеновой. Последний человек из племени Серых Псов стал могучим воином, называющим себя Волкодав. Избежав смерти в подземных рудниках, Волкодав пускается в путь в сопровождении своего спутника, Нелетучего Мыша. Волкодав одержим желанием покарать Людоеда, уничтожившего деревню Серых Псов. Добравшись до замка заклятого врага, Волкодав жестоко расправляется с Людоедом.

Там же он освобождает двух пленников, мудреца Тилорна и рабыню Ниилит. Вместе с ними Волкодав попадает в город Галирад, переживающий смутные времена. Кнес Галирада, стремясь спасти город от разорения, сватает свою дочь Елень за молодого воина Винитара, обещающего защиту Галираду.

Юной кнесинке предстоит дальняя дорога в земли будущего мужа. Она просит Волкодава стать ее телохранителем в опасном путешествии. Согласившись служить кнесинке, Волкодав оказывается втянутым в водоворот таинственных событий, проливающих свет на истинную цель поездки.. Что характерно, каждый из волкодавов крут нипадеццки.. Наверное это у них семейное? Пулемёта я вам не дам.